Туман. Авель Санчес; Тиран Бандерас; Салакаин отважный. Вечера в Буэн-Ретиро
Шрифт:
— А могла бы испанская колония предоставить нам необходимый заем?
— В последнее время испанская колония понесла большие убытки, но тем не менее, учитывая ее связи с республикой…
Генерал, поглощенный своей мыслью, процедил сквозь зубы:
— А понимает испанская колония, как пострадали бы ее интересы, победи у нас революция? Если понимает, то обработайте ее в нужном смысле. В деле восстановления порядка мое правительство рассчитывает только на испанскую колонию. Страна находится во власти анархии, вызванной зловредной пропагандой.
Дон Солее напыжился:
— Индеец, хозяин земли, — но более чем утопия университетских педантов.
— Согласен. Потому-то я и говорил, что всем этим дипломированным дядям нужно предоставить места за границей. Там их способности вреда республике не принесут. Дон Селестино, серебряные боеприпасы нужны нам позарез, и я поручаю вам принять все необходимые меры. Повидайтесь с государственным секретарем по финансам. Не откладывайте. Лисенсиат изучил этот вопрос и введет вас в курс дела. Обсудите с ним, как быть с гарантией, и не тяните. Помните, что повстанцы должны быть расстреляны серебром, и как можно скорее! За границей верят небылицам, которые распространяют всевозможные газетные агентства! Мы уже протестовали дипломатическим путем, требуя прекращения клеветнической кампании, но этого мало. Дорогой Селес, вашему острому перу надлежит составить документ за подписями виднейших членов испанской колонии, документ, который объяснит правительству нашей общей матери родины истинное положение вещей. Долг колонии — ориентировать свое правительство, раскрыть глаза нашим соплеменным государственным деятелям на то, что революционные идеи для Америки ничуть не пользительнее желтой лихорадки. Революция означала бы для испанских колонистов полное разорение. Пусть там знают об этом и не заблуждаются. Положение чрезвычайно серьезное, дон Селестино! По дошедшим до меня слухам дипломатический корпус намеревается предпринять какую-то акцию. Поговаривают о коллективном протесте в связи с расстрелами в Самальпоа. Известно ли вам, что этот протест собирается подписать сам испанский посланник?
Лысина богател гачупина побагровела.
— Это же пощечина всей пашей колонии!
— И, по-вашему, полномочный представитель Испании будет способен ее нанести?
— Человек он смирный… Делает только то, что не требует никакого труда. Не шибко умный…
— Вы полагаете, что он вообще ничего не делает?
— Делает, конечно… но делает преимущественно долги, которые никогда не возвращает. Какого дела вы еще хотите от него? Ведь свое пребывание здесь он рассматривает как ссылку.
— Значит, полагаться на него нельзя?
— Боюсь, что нет.
— Стало быть, надо что-то предпринять.
Гачупин, изображая внезапно сошедшее па него озарение, хлопнул себя по шишковатому лбу:
— Колония может на него повлиять.
Зеленую индейскую маску дона Сантоса прочертила улыбка:
— В картах это называется «очко». Действовать надо незамедлительно. Интересы обосновавшихся здесь испанцев не имеют ничего общего с утопиями дипломатов. Все ихние протокольные слезы означают полное неведение наших американских дел. Человечность дли американских стран, говоря словами Аристотеля, не более чем энтелехия{102} о трех головах: креол, индеец и негр. Три рода человечности. Всякая другая политика — чистейшая ахинея.
С манерно преувеличенной торжественностью гачупин протянул руку:
— С каждым вашим словом мое восхищение вами все растет и растет!
— Не мешкайте ж е, дон Селес, Партию в лягушку давайте перенесем на завтра. Вам нравится эта игра? Лично меня ничто так но приводит в душевное равновесие, я полюбил ее с самого детства и играю в нее каждый вечер, прежде чем отойти ко сну. Очень, очень полезная вещь, в отличие от других игр, которые вредят здоровью и преждевременно старят.
Богатей зарумянился:
— Диву даюсь, как сходятся наши вкусы!
— До скорой-скорой встречи, дон Селес!
Гачупин спросил:
— И это «скоро-скоро» будет завтра?
Дон Сантос кивнул головой:
— А быть может, и раньше, даже сегодня. Ведь я не сплю вовсе.
Дон Селес рассыпался мелким бисером:
— Недаром в нашей газете вас величают профессором железной воли и неутомимого творческого начала!
Тиран церемонно простился с гостем, перейдя к концу фразы на петушиный фальцет.
VII
Погруженный в пустоту окна, тиран Бандерас казался хищной ночной птицей. С этой высоты он обозревал равнину, где продолжали учения отряды индейцев, вооруженных устаревшими ружьями. Изумрудная морская гладь загоралась отсветами городских огней. Ветерок благоухал померанцами и тамариндами; в высоком пустом небе плавали карнавальные шары с огненными хвостами. Санта-Фе справляла свой осенний праздник, введенный еще в эпоху испанских вице-королей. На монастырской площади, подпрыгивая на ходу, будто щеголь на прогулке, катилась коляска дона Селестино. Пестрея шахматной доской белых и розоватых крыш, мерцал своими огнями город, походивший на крепость, сторожащую изгиб залива. Море было в белых барашках, и в беспросветной синеве угасающего вечера красными сигналами загорались газовые рожки казарм. Коляска гачупина вприпрыжку, черным пауком, пробегала по опаленной солнцем окраине Куэста-Мостенсес.
VIII
Неподвижно, в полном отрешении, застывший у окна тиран Бандерас все более напоминал таинственную ночную птицу. Куэста-Мостенсес плыла в сиянии морского заката, а под смоковницей рябой слепец бренчал на гитаре. Гигантские тени, отбрасываемые ее ветвями, походили на роскошные восточные канделябры. Голос певца раздирал напоенную жаром тишину:
Хоть Диего Педерналес{103} Дворянином был рожден, Обязательств своей крови Не сдержал, как должно, он.КНИГА ВТОРАЯ. ИСПАНСКИЙ ПОСЛАННИК
I
С давних пор испанская миссия размещалась в огромном особняке с деревянными резными балконами и порталом, выложенным изразцами, неподалеку от запущенного французского пруда, называвшегося по галантной традиции «Зеркальцем вице-королевы». Личность барона де Беникарлеса, чрезвычайного и полномочного представителя его католического величества, была окутана той же таинственной и не всегда пристойной легендой, что и личность знаменитой вице-королевы, когда-то глядевшейся в зеркало своего пруда с печатью вожделения на челе. Превосходительнейший сеньор Дон Мариано Исавель Кристино Керальт-и-Рока де Тогорес, барон де Беникарлес и магистр ордена Ронды, неизменно напомаженный, долговязый, долгорукий и зобастый, дурашливый, охочий до всякого рода интриг и сплетен, обладал голосом старой девы и походкой танцора. Во всем облике его сквозила какая-то слащавость и фальшь. Говорил он в нос, на французский манер, и под тяжелыми его веками, казалось, непрерывной чередою проносились соблазнительные видения из запретной литературы. Словом, то был хилый паяц, сноб, любитель предосудительных вечеринок, устраиваемых по канонам лучших французских оргий. Призрак пылкой вице-королевы, витавший в саду, не раз сгорал от стыда, гнева и ревности, глядя на эти любовные турниры без женщин.
II
День поминовения святых и усопших. Проспект Вице-королевы, как всегда в этот день, пестрел и гремел всевозможными аттракционами, лотками и палатками. Коляска гачупина, бежавшая вприпрыжку, напоминая походку щеголеватого повесы, остановилась перед зданием испанской миссии. Согбенный китаец с косой, рассекавшей надвое его спину, опрыскивал из лейки каменный пол вестибюля. Дон Селес поднялся по широкой каменной лестнице и прошел через галерею, украшенную висящими в полумраке картинами, резьбой, позолотой и шелками. При виде всей этой роскоши гачупином овладевали противоборствующие чувства: неуемной гордости и смиренной почтительности. В мозгу дона Селеса звучными колоколами гремели исторические имена, и перед затуманившимся взором проплывали победоносные знамена и пушки. Его беспочвенный самодовольный патриотизм расплескивался крикливыми ритмами ревущей где-то в подсознании громоподобной музыки. В конце галереи дон Селес остановился. Сквозь распахнутые настежь двери ударила в глаза сияющая огромность безмолвной приемной: напыщенность гачупина мгновенно улетучилась, и мысли, подобно испуганному табуну диких жеребцов, шарахнулись врассыпную. Ослепительный фейерверк недавних мечтаний враз потух, и богатей растерялся: сникший, угасший, он робко, словно нищий, шагнул в пустынную залу, сразу нарушив жалкой своей особой золоченую симметрию зеркал и консолей.