Туман
Шрифт:
– Потому я его и не люблю, что он добрый, как вы изволили сказать. Мне не нравятся добрые мужчины,
– Мне тоже, дочка, мне тоже, но…
– Что но?
– …но замуж надо выходить за них. Для этого они родились, и из них всегда получаются хорошие мужья.
– Но если я его не люблю! Как же я выйду за него?
– Как? Выйдешь — и все! Разве я не вышла за твоего дядю?
– Но, тетя.,.
– Ну да, теперь я, кажется, его люблю, да, пожалуй, люблю, но когда я шла за Фермина, то вряд ли его любила. Знаешь, разговоры о любви — все из книжек, для того любовь и придумали, чтобы о ней говорить и писать. Бредни поэтов. Самое главное — это брак. Гражданский кодекс ничего о любви не говорит, зато говорит о браке. Любовь — она вроде музыки.
– Музыки?
– Да, музыки. А тебе уже известно, что от музыки мало толку, разве что уроками зарабатывать на жизнь, и если ты сейчас не воспользуешься этой возможностью, то еще не скоро вырвешься из своего чистилища.
– Да разве я прошу у вас что-нибудь? Я сама себя кормлю. Я вам в тягость?
– Не шуми так, горячая голова, и не говори таких вещей, а то поссоримся по-настоящему. Ничего подобного тебе не говорят, А все, что я тебе советую, для твоего же блага.
– Для моего блага, для моего блага… Для моего блага проявил дон Аугусто свое рыцарство, и для моего блага… Рыцарство, да, хорошо, рыцарство! Хотел меня купить! Меня купить захотел, меня! Истинный рыцарь, нечего сказать! Как я уже понимаю, тетушка, мужчины — это грубияны, скоты, деликатности ни на грош. Не могут даже любезность оказать, не оскорбляя.
– Все?
– Все, все! Конечно, если они настоящие мужчины.
– Вот как!
– Да, потому что другие, те, что не грубияны, и не скоты, и не эгоисты, просто не мужчины.
– А кто же они?
– Ну, не знаю… Бабы!
– Странные теории, деточка!
– В этом доме можно набраться всяких теорий.
– Но ты же ничего подобного от дяди не слышала.
– Нет, это мне самой пришло в голову, наблюдала и я мужчин. Дядя не настоящий мужчина, он не такой.
– Значит, он баба, да? Говори же!
– Нет, конечно, нет. Мой дядя, ну, мой дядя… Я никак не могу представить его себе таким… из плоти и крови.
– Как же ты представляешь себе своего дядю?
– Ну, всего только… Не знаю, как сказать… Всего только моим дядей. Как будто сам по себе он и не существует.
– Это ты так думаешь, детка. А я тебе скажу, что твой дядя существует, и очень даже существует!
– Все они скоты, скоты. Вы знаете, что сказал этот негодяй Мартин Рубио бедному дону Эметерио через несколько дней после того, как тот овдовел?
– Не слыхала.
– Так вот. Это случилось во время эпидемии, вы помните. Все были страшно встревожены, вы мне не позволяли несколько дней выходить из дому, заставляли пить кипяченую воду. Все бегали друг от друга; если кого-то встречали в трауре, его сторонились, как зачумленного. Так вот дней через пять или шесть после того, как бедный Эметерио овдовел, ему пришлось выйти — в трауре, разумеется, — и он столкнулся нос к носу с этим мер завцем Мартином. Тот увидел траур и остановился на порядочном расстоянии, боясь заразиться: «Послушайте, что это значит? У вас несчастье?» — «Да, — ответил ему бедный дон Эметерио, — я недавно потерял жену». —. «Примите мои соболезнования! А от чего она умерла?» — «От преждевременных родов», — сказал дон Эметерио. «Ну, это не так уж плохо», — говорит этот негодяй Мартин и только тогда подает ему руку. Вот уж истинный рыцарь! Скотина! Говорю вам, все они скоты и ничего больше.
– Лучше пусть будут скоты, чем лодыри, вроде, например, твоего бездельника Маурисио, который, уж не знаю как, задурил тебе мозги. Потому что, по моим сведениям — а они, уверяю тебя, из очень надежного источника, — этот лодырь вряд ли тебя действительно любит,
– Зато я люблю его, и этого достаточно!
– И ты считаешь, что этот негодник — я хоту ска зать, твой жених — настоящий мужчина? Будь он мужчиной, он бы уже давно что-то придумал и нашел работу.
– Ну, если он не мужчина, я хочу сделать его мужчиной. Да, у него есть тот недостаток, о котором вы говорите, тетя, но, быть может, за это-то я его и люблю, А теперь, после выходки дона Аугусто — ишь купить меня захотел! — я решила все поставить на карту, повенчавшись с Маурисио.
– На что же вы будете жить, безумная?
– На мои заработки! Я буду работать еще больше. Стану давать уроки тем, кому раньше отказывала. Как бы то ни было, я уже отказалась от своего дома и подарила его дону Аугусто. Это была прихоть, и ничего более. Ведь в этом доме я родилась. Но зато сейчас я свободна от этого кошмара с домом и закладной и стану работать изо всех сил. А Маурисио увидит, что я работаю за двоих, и ему ничего другого не останется, как искать работу и трудиться. Конечно, если у него есть совесть.
– А если ее нет?
– Тогда он будет зависеть от меня! — Конечно. Муж пианистки!
– А хоть бы и так. Он будет мой, мой, и чем больше; он будет от меня зависеть, тем больше он будет принадлежать мне.
– Он будет твой — да, как собака. Это называется Купить мужчину.
– Разве не хотел другой мужчина, с капиталом, купить меня? Что же странного в том, что я, женщина, своим трудом хочу купить мужчину?
– Все эти рассуждения, деточка, весьма похожи на то, что твой дядя называет феминизмом.
– Не знаю, и мне это ни к чему знать. Но, повторяю, вам, тетя, еще не родился тот мужчина, который сможет, меня купить. Меня купить? Нет!
Тут вошла прислуга сказать, что явился дон Аугусто; и ждет сеньору.
– Он? Пусть убирается. Не хочу его видеть. Передай ;ему, что я уже сказала свое последнее слово.
– Подумай немного, деточка, успокойся; не приник май все так близко к сердцу. Ты неправильно поняла; намерения дона Аугусто.
Когда Аугусто предстал перед доньей Эрмелиндой, оа принес свои извинения. Он, мол, глубоко огорчен, Эухения неправильно истолковала его добрые намерения. Он уплатил по закладной за дом, и теперь владение свободна от долга и по закону полностью принадлежит своей хоч зяйке. Если же она упорствует и не желает получать ренту, то он тоже никак не может ее получать, так что деньги будут потеряны без всякой пользы, или, точнее говоря, будут откладываться в банк на имя хозяйки. Кроме того, он отказывается от своих претензий на руку Эухении, его единственное желание — чтобы она была счастлива. Он даже готов подыскать место для Маурисио, чтобы тому не приходилось жить на деньги своей жены.
– У вас золотое сердце! — воскликнула донья Эрмелинда.
– Теперь, сеньора, вам осталось только объяснить племяннице истинный смысл моих намерений, и, если выкуп закладной показался ей дерзостью, пусть она простит меня. Но, думаю, сейчас уже нельзя дать делу обратный ход. Если ваша племянница пожелает, я могу быть шафером на ее свадьбе. Затем я собираюсь отправиться в долгое и далекое путешествие.
Донья Эрмелинда велела прислуге позвать Эухению: дон Аугусто, мол, желает с нею поговорить. «Сеньорита только что вышла», — отвечала прислуга.