Туман
Шрифт:
– Раздень меня! — сказал он Доминго.
– Да что с вами такое, сеньорито? Вы как будто с дьяволом повидались! Побелели и стали холодным, как снег. Может, позвать доктора?
– Нет, нет, бесполезно.
– Мы нагреем вам постель.
– Зачем? Не надо! И раздень меня совсем, донага, пусть я останусь таким, каким меня родила мать, каким я родился… Если я родился!
– Не говорите так, сеньорито!
– Теперь уложи меня, уложи в постель, я уже не в силах двигаться.
Бедный Доминго, сам перепуганный, уложил хозяина.
– А теперь, Доминго, прочти-ка мне на ухо, только медленно, «Отче наш», «Пресвятую Богородицу» и «Спаси, Господи». Так, так, не спеши, не спеши… — И после того, как он мысленно повторил все молитвы: — Послушай, возьми-ка сейчас мою правую руку, мне кажется, она чужая, как будто я ее потерял… и помоги мне перекреститься. Так, так. Эта рука, должно быть, уже отмерла… Посмотри, пульс еще есть? Теперь оставь меня, оставь, посмотрим, смогу ли я поспать немного; только укрой меня, укрой… хорошенько…
– Да, лучше вам заснуть, — сказал Доминго, подтягивая одеяло. — Поспите, и все пройдет.
– Да, посплю, все пройдет. Ведь я в своей жизни только спал и видел сны. Было ли что-нибудь еще, кроме тумана?
– Ладно, ладно, оставьте эти разговоры. Все это книжные штучки, как говорит моя Лидувина.
– Книжные штучки… книжные штучки… А что не книжное, Доминго? Разве до книг в том или ином виде, до рассказов, слов, мыслей что-нибудь было? Разве останется что-нибудь после исчезновения мысли? Книжные штучки! А кто не книжный? Ты знаешь дона Мигеля де Унамуно, Доминго?
– Да, читал о нем в газетах. Говорят, он довольно странный господин, изрекает истины, но всегда некстати.
– Но ты знаком с ним?
– Я? А зачем мне?
– Так вот, Унамуно — это тоже книжная штучка. Все мы таковы. И он тоже умрет, да, умрет тоже, хотя того не желает… умрет! И это будет моя месть. Он не позволяет мне жить? Так пусть же умрет, умрет, умрет!
– Ладно уж, оставьте в покое этого господина, пусть себе умирает, когда Бог того захочет, а вы спите!
– Спать… спать… видеть сны… Умереть… заснуть… спать… и видеть сны, быть может! Я мыслю — следовательно, существую; я существую — следовательно, мыслю… Я не существую, нет! Меня нет… Мамочка! Эухения… Росарио… Унамуно… — И он заснул.
Через некоторое время Аугусто приподнялся с постели; бледный, задыхающийся, вглядываясь в темноту широко раскрытыми, испуганными глазами, он вскрикнул: «Эухения! Эухения!» Доминго бросился к нему. Голова бессильно упала на грудь, и Аугусто умер.
Приехал врач и, вообразив, будто пациент еще жив, собирался пустить ему кровь, ставить горчичники, но вскоре сам убедился в печальной истине.
– Это сердечный приступ, — сказал врач.
– Нет, сеньор, —отвечал Доминго, — все случилось от несварения. Он поужинал чересчур обильно, как никогда, совершенно для него необычно, будто собирался…
– Собирался наверстать все, что ему уже не съесть в будущем, не так ли? Быть может, сердцем он предугадал свою смерть.
– А я, — сказала Лидувина, — думаю, причина в голове. Он и вправду поужинал за троих, но как будто не понимал, что делает, и нес всякие глупости.
– Какие глупости? — спросил врач.
– Что он не существует и еще всякое…
– Глупости? — процедил врач сквозь зубы, словно говоря с собой. — Кто знает что-либо о своем существовании? Человек меньше всего знает, существует он или нет. Ведь каждый существует только для других. Потом громче добавил:
– Сердце, желудок и голова образуют вместе одно целое.
– Ara, они образуют тело, — сказал Доминго.
– А тело и есть одно целое.
– Без сомнения!
– И единство это гораздо важнее, чем вы думаете.
– А вы, сеньор, знаете, что именно я думаю?
– И это верно, теперь я вижу, что вы вовсе не дурак,
– Я себя за такого не считаю, сеньор доктор, и вообще я не понимаю тех людей, которые любого встречного считают за идиота, пока не поймут, что все наоборот.
– Как я уже говорил, — продолжал врач, — желудок производит соки, из которых образуется кровь; сердце снабжает кровью голову и желудок, чтобы они могли работать, а голова управляет работой сердца и желудка, А поэтому могу сказать, что сеньор Аугусто умер от слабости всех трех органов, в синтезе — всего тела,
– А я считаю, — вмешалась Лидувина, — что нашему сеньорите втемяшилось в голову умереть, ну и, конечно, кто захочет умереть, тот в конце концов и помрет.
– Естественно! — сказал врач. — Когда человек не верит в свою смерть, то, даже если он в агонии, ему иногда удается спастись. Но если у него нет никаких сомнений в том, что он умрет, тогда все потеряно.
– Смерть нашего сеньорито — это чистое самоубийство, и все. Поставил-таки на своем!
– Наверное, были неприятности…
– И какие! Очень серьезные! Женщины!
– Понятно, понятно! Теперь остается только приготовиться к похоронам.
Доминго зарыдал.
XXXIII
После того как пришла телеграмма с известием о смерти несчастного Аугусто и я узнал все обстоятельства его кончины, я серьезно задумался. Хорошо ли было с моей стороны говорить ему в тот вечер, когда он приехал обсудить со мной идею самоубийства, такие жестокие слова? Я даже пожалел, что убил его, Я подумал, что прав был Аугусто и следовало позволить ему поступить по-своему, покончить самоубийством. Потом мне пришла в голову мысль воскресить его.
– Да, — сказал я, — надо его воскресить, и пусть делает что хочет, пусть кончает с собой, раз уж такова его воля.
Решив воскресить Аугусто, я заснул.
Чуть только сон коснулся меня, Аугусто сам явился ко мне, белый, как облако, и весь как бы освещенный заходящим солнцем. Он пристально посмотрел на меня и сказал:
– Я снова здесь.
– Зачем пришел?
– Попрощаться с вами, дон Мигель, попрощаться до встречи в вечности и приказать — да, приказать вам, а не умолять, — чтоб вы написали руман о моих похождениях.