Турист
Шрифт:
— Чай, пожалуйста, — попросил я, не слишком уверенно усаживаясь за крайний столик. Вместо стульев под окном оказались широкие лавки с кожаными сидениями, вызвавшие у меня почти животное желание лечь и заснуть прямо на них. Они в любом случае выигрывали у ледяной земли и сырых листьев, на которых я провел две ночи подряд практически без сна.
Хозяин занялся приготовлением чая, а я принялся разглядывать зал. Первая моя мысль, когда я глянул за окно, была эта — наконец-то я внутри, а все эти люди за стеклом — снаружи! Наконец-то не я с бессильной завистью смотрю на обедающих людей в теплых ресторанах! Глупая была радость, унизительная. Но я радовался в ту минуту.
Кроме меня, ещё
Никогда прежде я не видел с таким удовольствием обедающего человека. Я забыл обо всем на свете, как загипнотизированный уставившись на мужчину. Где-то в глубине души я понимал, что так глазеть неприлично, и меня сейчас попросту выставят вон, чтобы не мешал порядочным клиентам, которые заказывают не только чай — но ничего не мог с собой поделать. Я следил за пухлыми пальцами, отрывающими ножку цыпленка, смотрел на капли жира, стекающие с вилки, проклятье — да я завидовал каждому глотку вина, сделанному им! Цивилизация слетает с человека тем быстрее, чем он голоднее, подумалось мне, когда мужчина наконец заметил мой взгляд. Я вспыхнул и быстро отвернулся.
— Чай.
Хозяин подошел совершенно бесшумно, поставил передо мной большую расписную чашку на блюдце.
— Спасибо, — проговорил я. — Может быть, у вас найдется… — под внимательным и понимающим взглядом мужчины слова застряли в горле; я так и не смог спросить. — Нет, ничего. Спасибо.
Мы остались одни в зале, я и посетитель. Перекинувшись с ним парой фраз, хозяин — которого, как выяснилось из тихой фразы толстяка, звали Моше — отлучился на кухню. Я обхватил свою чашку ладонями и постарался как можно ниже опустить голову. Хотелось исчезнуть или провалиться сквозь землю. Это же надо, решиться спросить о работе перед другим посетителем! Я вел себя унизительно. Это на самом деле жестоко — показывать голодному, как ест другой. Я проклинал себя за то, что решился вообще зайти в глупый ресторан. Мне стало стыдно так, как никогда в жизни, даже слёзы едва не выступили. Я сконцентрировался на чашке чая.
Спустя несколько минут кухонная дверь приоткрылась. Женщина в белом переднике пронесла мимо меня поднос с блюдами. От вкусного запаха закружилась голова; я отвел глаза и сделал глоток своего чая. Он оказался потрясающим, ещё горячим, сладким, и очень ароматным. Но не настолько, чтобы забивать запахи с соседнего столика. Я снова обхватил чашку руками, стараясь растянуть удовольствие.
— Эй, парень.
Для такого плотного мужчины у незнакомца был и голос под стать: глубокий и сочный. На вид я бы дал ему около шестидесяти, выпирающий живот и крупный, весь в прожилках нос уличали в нем любителя выпить. На безымянном пальце мужчины я успел заметить перстень с камнем, прежде чем взгляд темных, блестящих глазок не уперся мне в переносицу.
— Можешь передать соль? — спросил он, поднимая над столом пустую пузатую бутылочку. — Моя кончилась.
Он говорил с заметным акцентом, но очень бегло. Явно из иммигрантов, которому, однако, часто приходилось пользоваться родным языком. Выбравшись из-за стола, я прихватил солонку из маленькой корзиночки, и подошел к мужчине, стараясь не смотреть на заставленный едой стол.
— Grazie, — улыбнулся толстяк, принимая солонку из моих слегка подрагивающих пальцев.
Я должен был
— Выручишь старика ещё разок? После схуга, — мужчина кивнул на блюдце, заполненное чем-то, по виду напоминающим тертую зелень, — мало что чувствуешь, кроме адского пекла на языке. Кажется, — он пододвинул ко мне тарелочку с ровными золотистыми кусками, — они недосолены. Ничерта не чувствую, — он доверительно наклонился ко мне, — не хочу расстраивать Моше, Ханна, его жена, так старалась… Как на твой вкус?
Будь я чуть менее голодным и чуть более гордым, я бы, наверное, отказал, Незнакомцу просто нужен собеседник, уверил я себя, чувствуя, как рука помимо воли тянется к еде.
Ханна и впрямь постаралась: куски оказались запеченной в сухарях рыбой; сочной, мягкой, ошеломляюще вкусной. Я слабо улыбнулся.
— Очень… вкусно, — не узнавая собственного голоса, пробормотал я. — Вам понравится.
Мужчина отодвинул стул рядом с собой, похлопал по сидению.
— Садись, bambino, — сказал он, и я почувствовал, что краснею. Всё-таки не стоило так открыто поедать его глазами. — У Моше отличная кухня! Поверь мне, лучшая в городе. Какая гефилте-фиш! Сделай старику приятное: я угощаю. Здесь уже на двоих, — добавил он, кивнув на накрытые крышками блюда.
Удушливый румянец, кажется, залил не только лицо, но и уши. Я попятился от стола.
— Благодарю, но это лишнее, — сумел вытолкнуть из себя я. — Я не хочу… Мне пора.
— Взгляд, — коротко обронил незнакомец. — Тебя выдал взгляд. Садись, парень.
Знаю, что должен был обидеться. Но в тот момент я попросту сдался — а вы бы не сдались?
— Когда-то и я был молодым, — вздохнул незнакомец, глядя, как я осторожно присаживаюсь рядом. — Старые, добрые деньки. Помню то паршивое чувство, когда в кармане последний доллар, а в голове ни одной мысли, кроме как где бы достать жратву. Сколько ты не ел, сынок?
— Три дня, — тихо признался я, отводя взгляд. — Мистер?..
— Вителли, — толстяк протянул мне крупную, мягкую руку. На запястье сверкали массивные золотые часы, а хватка оказалась неожиданно крепкой. — Джино Вителли. Не стесняйся, бамбино. В конце концов, люди должны помогать друг другу.
Я отстраненно подумал, что за время моего пребывания в США мне не так часто встречались люди, которые хотя бы в теории полагали, что другим — ближним — нужно помогать.
Джино оказался замечательным человеком — вначале он всё рассказывал мне о том, как любит еврейскую кухню, что ради неё ездит через полгорода, и что это того стоит; затем о том, какой Моше великолепный повар, потом что-то ещё — и говорил всё это только затем, чтобы дать мне возможность наесться. Или, точнее, утолить первый животный голод. Я бы мог съесть всё, что найдется в этом ресторане, но, по крайней мере, теперь желудок не терзала острая боль, а я ощутил невероятный прилив сил, и почувствовал себя вновь человеком, а не жертвой. Мне нравилось слушать его, улыбаясь, когда итальянский акцент становился особенно заметным, и чувствовать всё большее расположение к этому приятному, простодушному толстяку.
Я потянулся за тарелкой с мелко нарубленными овощами.
— No! — Джино перехватил мой локоть, и подтолкнул ко мне свою порцию. — Возьми эту. Ту лучше не трогать.
— Почему? — спросил я, подозрительно рассматривая овощи. Выглядели они вполне обычно, как и полагается огурцам, помидорам и перцу, нарезанным кубиками.
Вителли поднял пустую солонку.
— Они немного, хм, пересолены, — ухмыльнулся он.
Я не удержался от широкой улыбки: конечно, ни в одном ресторане вы не встретите внезапно заканчивающуюся соль или перец.