Турмс бессмертный
Шрифт:
Дионисий решил, что первым пойдет пятидесятивесельное судно, которое должно было проверить, не узок ли проход. Кроме того, он распорядился выставить на носу и корме наблюдателей и подыскивать место для стоянки, так как в столь опасном месте нельзя было оставаться на ночь, да к тому же нам предстояло еще вытащить корабли на берег и заняться их починкой.
Обогнув скалистый мыс, мы наткнулись на рыбацкий челн, везущий богатый улов и сети. Нам удалось захватить троих смуглых и черноглазых сардов, они и превратились в наших проводников. Они не говорили ни на одном понятном нам языке и всего боялись, но толстая веревка в руках Дионисия оказалась хорошим учителем. Пленные сообщили, как именно надо обходить опасные островки, чтобы попасть в пролив. Если мы правильно поняли их жесты и восклицания, этот пролив был довольно глубоким и плавать по нему было безопасно.
Заметив железные наконечники на сардских гарпунах, мы решили, что эти люди либо подданные этрусков, либо торгуют с ними. Дионисий тотчас захотел добиться их расположения: он приказал одному из пятидесятивесельников взять на буксир лодку проводников и не позволил своим людям уничтожить их сети и рыболовные снасти, да к тому же заплатил им за рыбу несколько драхм; впрочем, он был при этом ничуть не щедрее Криниппа из Гимеры.
Повертев в руках гимерийские монеты, рыбаки указали нам проход в открытое море и пустынный остров, на песок которого мы смогли вытащить наши корабли. С самого высокого места на острове была видна синяя полоска берега вдали, и Дионисий не позволил развести костер, чтобы приготовить еду. Нам пришлось довольствоваться сырой рыбой, посыпанной солью, однако мы так проголодались и так давно не ели свежей пищи, что с жадностью проглотили рыбу вместе с костями и чешуей.
6
Поев, мы легли отдохнуть и заснули как убитые. После твердых корабельных досок песок и пахучая трава показались нам удобнее любого шерстяного матраца, хотя перед сном у некоторых и случились желудочные колики из-за съеденной сырой рыбы. Арсиноя спала в моих объятиях, уткнувшись носом ко мне в грудь. Дориэя все еще не выпустили из канатного ящика, ибо многочисленные ушибы, полученные во время бури, не помешали ему еле слышным голосом пообещать задушить Дионисия голыми руками, как только мы развяжем его.
На рассвете мы проснулись от холода и увидели, что сарды скрылись, забрав свою лодку и рыболовные снасти. Дионисий отругал и даже поколотил часовых, невзирая на их заверения, что они четко выполняли полученный приказ: следить за кораблями и охранять наш сон. О сардах же якобы не было сказано ни слова. На рассвете, объяснили обиженные стражники, пленники показали жестами, что хотят выйти в море, чтобы наловить побольше рыбы. Все они крутили в руках свои драхмы, давая понять, что не прочь еще подзаработать. Поэтому стражники и не подумали их останавливать. Дионисий в гневе закричал, что такие глупцы не могут быть фокейцами — наверняка, мол, какие-то чужеземцы разделили ложе с их матерями и подарили своим сыновьям тупые башки.
Всех нас охватили плохие предчувствия, и Дионисий приказал немедленно спустить корабли на воду. Сарды, должно быть, уже успели поднять тревогу на берегу, и тот же восточный ветер, который помог нам благополучно добраться до Сардинии, наверняка гонит за нами этрусские военные корабли. Теперь только скорость могла спасти нас. Если понадобится, говорил Дионисий, мы с боем пройдем через пролив и возьмем курс на Массалию. Он просил нас опять поверить в его везение, его удачу, которая пока ни разу не оставляла его.
Но в это утро все было как будто заколдованным — и течение, и приливы, и отливы у чужой земли были так изменчивы и непонятны, что наши корабли никак не могли отойти от берега и стояли возле него как прикованные. Собрав все силы, надрываясь, мы с трудом стащили трирему в воду.
Солнце уже высоко стояло в небе, когда мы наконец двинулись в путь. Течение в проливе подхватило нас и быстро понесло к югу, а на востоке тем временем показались большие паруса, и вскоре мы увидели преследователей — красные и черные военные корабли. Моряки с пятидесятивесельного судна умоляли Дионисия не бросать их в беде, если дело дойдет до боя. Дионисий сердито прикрикнул на них:
— Это в вас говорит нечистая совесть! Вы отлично знаете, что сумеете оторваться от нас и скрыться, потому что вы куда легче триремы. Но поверьте, самим вам никогда не добраться до Массалии. Вместе мы сильны, а если разделимся, то тиррены легко перебьют нас поодиночке.
Небо было лучезарно-голубым, но в тот день мы и это посчитали плохой приметой; еще более зловещим выглядел берег, в тень которого увлекло нас течение. Ветер усилился и изменил направление; теперь он дул на север, подталкивая нас к суше, и мы с большим трудом сумели обогнуть мыс. Решив, что худшее позади, мы начали было поздравлять друг друга, но за мысом перед нами вдруг открылись порт с большими кораблями и холм рядом с портом, на котором раскинулся город, окруженный стеной с конусообразными сторожевыми башнями. [32] Нам навстречу плыла вереница судов, которые поджидали нас в засаде, и с севера тоже торопились корабли, гонимые ветром прямо на нас, хотя они и были еще очень далеко и походили пока на черные точки на фоне огромного моря. Казалось, надежды на спасение нет никакой…
32
Конусообразные сторожевые башни — нураги — 12—20-метровые каменные башни, грубо сложенные из каменных блоков без применения раствора, характерные для культуры неиндоевропейского древнейшего населения Сардинии, родственного иберам.
Но перед лицом опасности Дионисий снова показал себя с наилучшей стороны. Он вскинул свою большую бычью голову, издал воинственный клич и, пытаясь поднять боевой дух людей, обратился к ним с такими словами:
— Здесь много лет правили этруски, и все это время острова, которые вы видите, жили в мире, а сторожевые корабли в проливе занимались лишь сбором податей и проверкой судоходных документов. Поэтому они не умеют воевать. Мы уничтожим их и отомстим за наших предков, кости которых лежат на этом побережье.
Желая приободрить себя, воины стали греметь щитами, а гребцы налегли на весла и, тяжело дыша, запели фокейские веселые песни. Мы смело направились прямо к сторожевым судам, которые наверняка полагали, что застали нас врасплох; на самом деле это мы напали на них: наша трирема сразу пошла на таран и потопила одно вражеское судно, а пятидесятивесельник ловко развернулся, принудил второй корабль этрусков отойти в сторону и пошел в атаку.
Капитан третьего судна растерялся, услышав предсмертные крики своих земляков и увидев, что трирема пытается окончательно потопить остов затонувшего корабля. Его неуверенность решила исход дела: пятидесятивесельник с ладскими ветеранами на нем легко сломал вражеские весла со стороны наветренного борта, и мы, не встречая сопротивления, напали на этот корабль и потопили его, после чего не раздумывая двинулись на четвертое судно. Его капитаном, судя по шлему и щиту, был этруск. Может, он и не сомневался в боевых качествах своих моряков, но вместе с тем отлично понимал, что продолжать бой, когда на тебя, оставляя пенистый след, несется мощная трирема с тремя рядами весел по обоим бортам, было бы безумием. Гребцы быстро заработали веслами, и корабль убрался от нас подальше.
В воде рядом с обломками кораблей плавали люди; среди них были и два гоплита, которые пытались разрезать ножами ремни своих панцирей. Несколько человек с нашей палубы стали бросать в них дротики, а гребцы перестали грести и пытались веслами утопить врагов. Дионисий выругался и запретил кидаться дротиками без надобности; он приказал также втащить на палубу одного из гоплитов, который уцепился за весло. Боясь утонуть, тот так резко сорвал с головы шлем, что до крови поцарапал себе лицо. На его панцире виднелось оскалившееся лицо Горгоны, а серебряные браслеты на руках подсказали нам, что он был не из низкого сословия.