Турмс бессмертный
Шрифт:
Печальное жертвоприношение не понравилось никому из фокейцев, хотя позже все сошлись на том, что оно было неизбежным и что Дионисий не мог поступить иначе. Мы, не сговариваясь, постарались забыть об этом событии, и я не думаю, что кому-то из переживших наше плавание захотелось когда-нибудь рассказывать о смерти Ларса Тулара.
И у меня тоже нет больше желания говорить о нашем страшном путешествии и пережитых на море приключениях, потому что теперь они кажутся всего лишь детской забавой.
Шторм несколько дней относил нас к югу, а потом ветер сменил направление, и мы устремились на восток. Я уже начал понимать, что мы прошли через все эти ужасы и не утонули вовсе не благодаря умению Дионисия, а лишь потому, что нами управляли некие
Наступило полнолуние; как-то вечером ветер наконец утих и мы качались на волнах в открытом море, подобно ореховой скорлупке. Корабль время от времени потрескивал под натиском воды, когда же наступала тишина, то звон в ушах казался нам громче, чем удары волн о корпус протекающего судна. Наполовину ослепшие от соленых брызг, с обожженными и поцарапанными телами вылезли мы на палубу, и Дионисий дрожащим голосом приказал разделить остатки испорченной морской водой пищи и последние капли питьевой воды, которую нам удалось набрать во время дождя. Немного утолив голод и жажду, мы снова обрели способность рассуждать здраво. А у Арсинои даже нашлись силы достать свое бронзовое зеркало, накрасить губы и щеки и на подгибающихся ногах подняться наверх.
Дионисий не переставал восхищаться несгибаемой волей, которая по-прежнему жила в слабом теле Арсинои — ведь любая другая женщина, окажись она в такой переделке, давно испустила бы дух. Кошка Арсинои, лохматая и шипящая, также выскочила на палубу и, изогнув хребет, принялась бродить по сломанным балясинам перил; люди говорили, что, должно быть, это и в самом деле священное животное, раз оно осталось в живых. Даже я вынужден был признать, что кошка принесла нам удачу.
Течение несло нас все дальше и дальше, и дозорные уверяли, что чувствуют запах земли. Когда забрезжил рассвет, мы и впрямь подплыли к какому-то берегу и увидели вдалеке на фоне утреннего неба гору. Дионисий издал крик удивления и сказал:
— Во имя всех богов моря, которые извинят меня за то, что никого из них я не называю по имени, хотя отлично их помню! Я знаю эту гору, и нет никакого сомнения в том, что она выглядит именно так, как мне ее описывали. Боги, наверное, сейчас держатся за животы со смеху. Мы вернулись почти туда, откуда пустились в плавание. Эта гора находится на Сицилии, берег — северное побережье Эрикса, а по другую сторону горы находится порт и город Панорм.
И добавил:
— Теперь я верю, что боги вовсе не собирались вести нас в Массалию, однако в мою упрямую голову им надо было вбивать это палкой. Жаль, конечно, но ничего не поделаешь, тем более что с кораблем они умеют управляться куда лучше моего… Пускай теперь вами командует Дориэй, который давно звал нас всех в Эрикс. Такова, видно, воля бессмертных, и не мне с ними спорить.
Он послал посмотреть, жив ли еще в своем канатном ящике Дориэй, и велел немедленно развязать его. По правде говоря, мы с Миконом давно уже перерезали все веревки, потому что спартанец был в таком жалком состоянии, что не мог даже скрежетать зубами от ярости.
В ожидании Дориэя Дионисий решил немного поразмяться и принялся размахивать обрывком каната, который держал в руке; проделывая разнообразные упражнения, он приказал завести наш корабль в порт города Панорма.
— Что же еще нам остается делать? — рассуждал он. — Ведь у нас нет ни еды, ни воды, и мы того и гляди пойдем ко дну.
Гребцы неохотно взялись за весла. Дориэй все еще не появлялся, и тогда Дионисий, пребывая в плохом настроении, приказал укрепить на носу корабля панцирь с изображением головы Горгоны, принадлежавший когда-то Ларсу Тулару, чтобы при виде его жители Панорма призадумались.
Наконец из люка на палубе появилась лохматая голова Дориэя. Его слипшиеся от соленой воды волосы торчали в разные стороны, борода свалялась и напоминала плоскую лепешку, а лицо было изборождено глубокими морщинами. За этот месяц он постарел лет на десять. Щурясь, как сова при дневном свете, смотрел он на небо. Ни у кого из нас не было желания смеяться над ним. Дориэй сам вскарабкался на палубу и стоял, выпрямившись, отталкивая в сторону людей, которые хотели его поддержать. Он шумно дышал полной грудью и молчал, и продолжалось это так долго, что всем стало страшно. Когда же глаза его привыкли к свету, он обвел всех нас мертвым взглядом, увидел и узнал Дионисия, заскрежетал зубами и заплетающимся языком, как если бы разучился говорить, попросил принести ему меч и щит.
Все вопросительно посмотрели на Дионисия, но тот только пожал плечами. Я принес Дориэю меч и сказал, что его сломанный щит мы выбросили за борт, Принося жертву морским богам, чтобы избежать крушения. Он даже не рассердился, а, кивнув, ответил еле слышно, что такая замечательная жертва наверняка спасла, всех нас.
— Так будьте же благодарны моему щиту за то, что вы остались живы, жалкие фокейцы, — бормотал он издевательским тоном. — Что касается меня, то я охотнее всего отдал бы его богине Фетиде, которая расположена ко мне. Удивительные вещи пережил я, пока был в заточении, но рассказывать о них не собираюсь.
Глаза его были цвета серой соли, когда он повернулся и стал смотреть на Дионисия, трогая пальцем острие меча.
— Тебя бы надо убить, — сказал он. — Мне этого очень хочется, но я подобрел, видя, что ты наконец признал мою правоту и раскаялся. Теперь я могу даже согласиться с тем, что удар веслом у Лады время от времени давал о себе знать.
Он засмеялся, толкнул Дионисия локтем в бок и добавил:
— Да, это было весло, весло, а не меч! Совершенно не понимаю, почему я прежде стыдился признать, что это было именно весло. Только недавно, когда я на равных много раз беседовал с богиней Фетидой, я понял, что мне совсем не надо стыдиться того, что со мной случилось, ибо все, что с нами происходит, ниспослано богами. И ты нисколько не унизил меня, приказав связать веревками и наступив своей грязной ногой на мою шею. Ведь ты был только орудием, которое помогло мне осознать мое божественное происхождение. Сама Фетида выбрала время и место нашей с ней встречи в самый разгар шторма, чтобы никакие завистливые глаза и уши не помешали нашей беседе. Ты просто исполнил ее волю. Поэтому я хочу поблагодарить тебя, Дионисий, за услугу, оказанную мне тобой, и вовсе не собираюсь распаляться и убивать тебя.
Но вдруг он топнул ногой, выпрямился и крикнул:
— Однако хватит этой пустой болтовни! Если ты не верил мне до сих пор, то поверь хотя бы сейчас, когда ты сам видишь, что богиня принесла нас на своих белых плечах к побережью Эрикса. Беритесь за оружие, люди. Мы высадимся здесь на берег и захватим город Панорм, как это предначертано нам богами. Посчитайте, сколько нас.
Микон был уверен, что Дориэй потерял рассудок во время своего заточения в канатном ящике, но слова его, несмотря ни на что, произвели впечатление на фокейцев. Его мертвый, серый, как соль, взгляд заставлял вспомнить смертоносный взгляд самого бога войны, так что немудрено, что моряки не колебались ни мгновения и тут же все наперегонки побежали за своими мечами и щитами, копьями и луками. Гребцы налегли на весла — и наше судно будто подхватил внезапно налетевший после слов Дориэя смерч, противиться которому не мог даже сам Дионисий.
Когда мы подсчитали оставшихся в живых, оказалось, что нас, без Арсинои, сто пятьдесят. Из Гимеры же уходило триста. Это добрый знак, закричали некоторые, что уцелела ровно половина! Но Дориэй осадил крикунов.
— Триста нас отплывало, — гремел он, — и триста же нас осталось! Ровно триста нас будет всегда, сколько бы еще ни погибло. Но не бойтесь, вам не суждено погибнуть, ибо отныне вы — триста мужей Дориэя. «Триста!» — вот отныне ваш боевой клич, и даже через триста лет не перестанут слагать песни о наших подвигах.