Твардовский
Шрифт:
– Всему этому виною ты, дьявол, а не я: намерения мои были добрые.
– Да разве я помирил их? – отвечал, пожимая плечами, сатана.
– Теперь я начинаю верить, – грустно заметил Твардовский, – что многие из моих советов принесли дурные плоды. Одной женщине я дал средство узнавать тайны мужа, которые он скрывал от нее.
– В ту минуту, когда я с собой говорю, на городском рынке палач рубит ему голову, – хладнокровно отвечал дьявол. – Вся его тайна, которую он так скрывал от жены, заключалась в том что с двумя из своих товарищей он делал фальшивые монеты. Узнав эту тайну, жена проболталась соседке; соседка, под строгим
– А бурмистр, которому я дал средство избавиться от нечистой силы?
– Курил он твоим спасительным ладаном понапрасну. Узнав, чему муж приписывает ее проказы, т. е. тот шум, который заводили в доме ее любовники, жена сделалась еще смелее и проказит теперь под самым носом мужа в уверенности, что он не высунет его из-под одеяла от одного страха увидеть нашего брата воочию. Теперь он думает обратиться к тебе с другою просьбою; хочет просить тебя помолодить его или сделать жену старухою. Но об этом после.
– Что ж? Я охотно сделаю на нем пробу того эликсира, который возвращает старикам молодость, – прибавил Твардовский.
– Делай, что хочешь, – возразил дьявол, – воля твоя, последствия – наши, и ручаюсь тебе, что будут для нас пригодны.
– Вы думаете сделать меня вашим невольником, покорным слугою? – сказал, разгорячась, Твардовский.
– Нимало. Мы не отняли у тебя воли; ты можешь делать, что тебе угодно.
– Зачем же последствия моей воли обращаете вы в свою пользу, то есть во зло?
– Так ты думаешь, что на свете сыщется хоть один человек, который бы мог управлять по желанию своему последствиями своих поступков? Поступки и последствия – это то же, любезный, что прицел и выстрел. Ведь не всегда стрела попадает в ту цель, куда метит ею стрелок, даже стрелок опытный, и за верность выстрела никто не может поручиться головою.
Твардовский молчал. На этот довод дьявола он не придумал никакого опровержения.
– А тот шляхтич, – сказал после минутного молчания Твардовский, – которому я дал верное средство обогатиться, – он, без сомнения, теперь уже в самом тартаре?
– Сомневаюсь, – прошипел сатана сквозь зубы, – над ним еще надо поработать.
– Всегда мне наперекор!.. Ты шутишь, сатана; ручаюсь головою, что этот шляхтич теперь на большой дороге к вашему царству.
– Тебе так кажется, – возразил бес. – Вы, люди, всегда заключаете о вещах по наружности; но мы, черти, смотрим на эти же вещи с высшей точки зрения. У этого шляхтича есть оборона от нас. Она в душе его.
– В душе его я видел только одно сребролюбие и скупость.
– Ты не приметил третьего – трусости, – возразил дьявол. – Кстати ты напомнил мне об этом шляхтиче. Пойдем, посмотрим, что с ним теперь делается.
Была уже темная ночь, и бес, обнюхавши воздух с четырех сторон, по ветру, почуял то место, которое выбрал шляхтич для приведения в действие совета Твардовского. В северо-западной стороне леса стояла опустевшая хата лесничего, погибшего со всею своей семьею во время последней моровой язвы. Он занес ее из города, куда ходил за мукой. С того времени хата опустела, и хотя ветер, разгуливавший в ней на свободе, и порастряс ее ветхие стены и кровлю, но она все еще держалась. Стояла она вдали от большой дороги, в глубокой чаще, и даже тропинка, которая к ней вела когда-то, заросла кустарником, крапивой и лопушником. Развесистые столетние березы, малина и ивы, составлявшие некогда сад лесничего, оплели ее своими ветвями, едва позволяя выглянуть на свет Божий… Сгнивший забор давно уже повалился; в хате не было ни дверей, ни окон; старая печь вся развалилась, и обломки ее наполняли хату. В другой комнате, поменьше первой, окошко было забито полусгнившими досками, и в ней-то поместился отважный скряга. Старая, разбитая бочка и обломок двери послужили ему столом, на нем с самых сумерек считал он свои девять шелягов. Огарок, прилепленный к бочке, освещал избу. Твардовский и дьявол застали его над этой работой. Бледное лицо его было все в поту, глаза искрились; он казался едва живым, дрожал со страху, как осиновый лист, и все считал свои шеляги, не переводя дыхания.
Один только вой ветра да крик сов, доходивший из чащи, прерывали глубокую тишину. Самый отважный смельчак почувствовал бы невольный страх, если б очутился в таком безлюдном месте в глубокую ночь. Твардовский немало дивился, каким образом шляхтич, которого дьявол называл трусом, решился на такой подвиг. И в самом деле, старый скряга забыл о своей трусости; он так был погружен в свою работу, так был занят ею, что не спускал с денег глаз ни на минуту, не оглядывался, даже не поправлял волос, длинные космы которых спускались ему на глаза: он только считал и считал.
– Надо его постращать, – сказал дьявол.
И, сказав, спустился в избу через трубу, забрался в угол и начал кричать по-совиному.
Дрожь проняла шляхтича, но он все считал. Потом, когда дьявол принялся кричать и плакать, как маленькое дитя, шляхтич побледнел, как плахта, но работы своей не оставлял. Тогда раздосадованный его отвагой, дьявол оторвал угол крыши и бросил его через окно в лесную чащу. Треск и гул пошли по лесу; на стол и вокруг шляхтича посыпались камни, земля и обломки, но скряга не прерывал работы, хоть и видно было, что он едва держался на ногах от страха. После этого дьявол оставил скрягу в покое, по-прежнему забился в угол и оттуда вторил однообразному голосу шляхтича смехом беззубой старухи.
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один, – раздавался дрожащий голос скряги.
Дьявол махнул хвостом, и свечка потухла. Это не остановило работы скряги: он продолжал считать и в потемках.
– Постой же, скряга, мы сломим твое упорство, – сказал дьявол и снова зажег свечку. – Умирает со страху, а дело не бросает.
Шляхтич считал без ошибки.
Твардовский и дьявол провели в избе почти всю ночь, наблюдая над работой скупца. На рассвете, помучивши порядком шляхту, дьявол подошел под окошко и оттуда закричал во весь Дьявольский голос:
– Пане Варфоломей! А не ошиблись ли?
– Нет! – отвечал шляхтич.
– А, ну-тка, на чем остановились. Продолжайте считать, – сказал бес.
Шляхтич принялся было за счет снова, но язык прильнул ему к гортани; он забыл последнее слово. Оправившись немного, он снова начал перебирать пальцами деньги и, весь дрожа, бормотал языком несвязные звуки. Весь плод усилий целой ночи обращался теперь для него ни во что, и впереди ждала его, по обещанию Твардовского, страшная кара. Было от чего сойти с ума.