Твари Господни
Шрифт:
"Господи!" – но даже вполне насладиться этим неповторимым переживанием, не то чтобы осознать его и досконально изучить, ей не дали.
"Внимание!"
Это не было брошенное в настороженный эфир слово, и голоса наблюдателя Лиса, разумеется, не услышала. Она перехватила всего лишь условный сигнал, стремительную цепочку электрических импульсов, сорвавшихся с крошечной антенки маленького, как тюбик липстика, передатчика, зажатого в руке молодой рыжеволосой женщины, сидевшей за столиком кафе на противоположной стороне улицы, как раз метрах в пятнадцати-двадцати от того места, где все еще стоял попыхивающий изогнутой трубкой Некто Никто.
Внимание!
"Судьба, – Лиса встала из-за стола и молча кивнула неожиданно насторожившемуся Персивалю. – Судьба… Здесь и сейчас. Именно сейчас и именно здесь… И решение за мной".
Судя по тому, что Лиса почувствовала в момент, когда раздался сигнал тревоги, сегодня охотились не за ней. Но дело, как она тут же поняла, было не в том, кто и за кем здесь охотится, а в самой природе этой охоты. Впрочем, слово "поняла" не слишком точно отражало то, что произошло с Лисой на самом деле. Знание, которое приняло извне или создало на основе мгновенного впечатления ее сознание, не являлось точным и ясным, как правила грамматики или арифметики. Все в нем, в этом знании, было все еще не переработано мышлением и, следовательно, не вполне поддавалось осознанию, а потому было зыбко, неопределенно, неявно. Однако главное Лиса все-таки уловила сразу и приняла, как есть. Это мгновение и это место неожиданно перестали быть просто местом и временем, в которых нечто произошло или еще только должно было случиться. Они превратились в точку бифуркации, в мгновение жестокого слома всех причинно-следственных связей, составляющих основу жизни. И в центре этого катаклизма оказалась – и, по-видимому, не случайно – именно Лиса. Невоплощенные вероятности сгустились вокруг нее, готовые реализоваться в новую, неведомую их участникам цепь событий. Но ничего еще не было решено и…
"Судьба", – повторила Лиса про себя, как будто пробуя это слово на вкус, и одновременно осознавая, что все дальнейшее случится или не случится, только потому, что так решила она.
"Судьба", – она улыбнулась рыцарю Персивалю, поставила бокал с недопитым вином на стол, и одним невероятным, но таким на самом деле естественным для нее "движением" остановила время.
5
Сукин сын! – казалось, слова сами собой срывались с губ. – У тебя что, Виктор Корф, все в одну музыку уходит?
Как в свисток, Лиса, – неожиданно улыбнулся Виктор, которому, похоже, ее ярость пришлась по душе. – Как в проклятый свисток.
Сукин сын! – но уже совсем с другим выражением повторила она про себя, глядясь в его неожиданно ожившие глаза и видя там, как в двух серых зеркалах, свое сдвоенное отражение, в котором образ Деборы Варбург самым причудливым образом сочетался с образом другой Деборы, той, что впервые увидела себя в зеркале, висящем в кофейне Гурга. – Сукин сын…"
И ей вдруг захотелось проверить, так ли верно передал ее вещий сон вкус того несостоявшегося поцелуя, но объяснение еще не закончилось, и вешатся ему на шею только потому, что он соизволил наконец ей улыбнуться, она не желала. Впрочем, в физическом смысле это было и невозможно. Виктор все еще находился на улице, сделав один только шаг с тротуара на проезжую часть – прямо под колеса замершего в порыве движения серебристого Порше, а Лиса оставалась в ресторанном зале, успев "за это время" лишь обернутся лицом в его сторону. А вокруг них застыли в незавершенных движениях люди и машины. И голубь, вспорхнувший с карниза гостиницы и так и не долетевший даже до середины улицы, завис в окаменевшем воздухе в полуразмахе крыльев. И вино, которое официант начал было наливать в бокал тощей старухи с нерядовыми бриллиантами на иссохшей груди, никуда не пролилось, образовав искрящийся на свету, витой темно-рубиновый – "богемского стекла" – столбик. И даже электронные импульсы – "Внимание! Тревога!" – никуда не улетели, потому что и субатомные частицы тоже подвластны законам времени. Возможно, это происходило сейчас только здесь, в гостинице и на прилегающих к ней улицах, но, Лиса ничуть не удивилась бы, узнай, что вырвала из потока времени весь большой Берлин или погрузила в безвременье своего "личного мгновения" всю Германию, или даже весь мир. Но, так, или иначе, здесь и сейчас, свободой движения обладали только она и он. Одни они, да, еще, быть может, нейтрино – если Лиса правильно поняла ту давнюю статью в журнале "Знание-Сила" – вообще, кажется, избавленные от каких-либо физических обязательств. Впрочем, нет. Не успев насладиться возникшим у нее неожиданным и вполне сказочным образом, Лиса обнаружила, что они с Виктором не одиноки. Оказывается, и кроме них существовали люди, способные оспорить непреложные законы природы. Кайданов, остановленный ее безумной волшбой на полушаге, невероятным усилием воли, от которого, казалось, зазвенел даже остекленевший недвижный воздух, взломал сковавшую его глыбу времени и, резко развернувшись, с совершенно уже звериным рычанием, обнял свою обратившуюся в "соляной столб" женщину.
"Вот это… любовь", – почти с завистью подумала Лиса и тут же, практически одновременно, ощутила отзвуки другой ожесточенной схватки. Это отчаянно боролась с внезапно упавшим на нее оцепенением рыжеволосая женщина в кафе за спиной Виктора.
"Вот это ненависть!"
Впрочем, и Кайданова, и эту женщину – "Вот и второй нюхач обнаружился!" – и, разумеется, нейтрино, "до времени" можно было предоставить самим себе. Во всяком случае, Лисе они были пока неинтересны. Сейчас ее занимали только собственные жизненные обстоятельства, судьба, и, ох, какие не простые отношения с так неожиданно вернувшимся из небытия Некто Никто. Только это, и ничего другого, потому что Лиса окончательно поняла, что не хочет больше оставаться измордованной жизнью ломовой клячей подполья. Быть Женщиной ей понравилось куда больше, чем "батяней комбатом", а коли так, то…
Зачем ты ушел? – спросила она.
Ну, действительно, зачем? Почему? Как мог он оставить ее одну и никогда – никогда! – не позволить приблизиться настолько, чтобы объяснить ему, как он не прав?
"Боже мой!" – все, что копилось, тлело или горело в ней четверть века подряд, обрушилось сразу, вдруг, едва не заставив разрыдаться у всех на глазах.
В нормально жизни, для обычных людей, да даже и для той дивы, какой Лиса стала совсем недавно, это была подлинная трагедия. Двадцать пять лет любви сжигающей сердце и опаляющей душу, но не имеющей никакой реальной возможности вырваться наружу, воплотившись наконец в то, во что только и должна воплощаться такая любовь. В близость, нежность, страсть.
"Будь ты проклят, сукин сын!" – но это, как ни странно, относилось уже не к Виктору Корфу, которого, как выяснялось, Лиса не могла ненавидеть, а могла только любить, а к древнему философу Платону, чьим именем идиоты, вроде Абеляра окрестили "чистое, незамутненное зовом плоти чувство".
"Сука!"
Эту цитату из лекции Нины Васильевны Лукиной, читавшей им в университете курс "этики", Лиса запомнила случайно, но вот к месту вспомнилось. И цитата, и сама Лукина.
Между прочим, все это сказки. Абеляр был совсем не чужд… – Но Лиса на его слова никак не отреагировала.
Зачем ты ушел? – спросила она и сразу же поняла, что зря спросила, потому что ответ, каким бы он ни был, ничего уже изменить не мог.
Это трудно объяснить, – кажется, Виктор тоже понимал тщетность объяснений. – Одним словом не ответишь, а на многие у нас сейчас нет времени.
Он снова улыбнулся, и, странное дело, улыбка эта, возникшая на строгом и совсем, казалось бы, не приспособленном для выражения чувств лице, сказала Лисе больше, чем множество слов, объединенных синтаксисом и интонацией в длинные фразы. Она ведь и так была согласна, что, если и объясняться, то не здесь и не сейчас. Но у психики, тем более у женской психики, свои законы, зачастую имеющие мало общего с правилами формальной логики. К тому же, не успев еще снова стать женщиной, она, как ни пыталась от этого уйти, не прекратила ощущать себя руководителем подполья, у которого свои резоны и свои "темы дня". А потому, не получив ответ на свой первый вопрос, задала второй, очень похожий по форме, но уже совершенно иной по содержанию.
Почему ты ушел в Замок? – спросила Лиса.
Потому что у меня не было выбора, – а вот Виктор, по-видимому, предпочитал отвечать именно на те вопросы, которые она задавала вслух. – Вернее, выбор был. На "ту сторону" или в могилу, но ты же помнишь, "Никто не хотел умирать". Я тоже умирать не хотел. Однако и торчать все время в Городе, как ты понимаешь, было невозможно. Кто-нибудь обязательно вычислил бы.
Резонно, – согласилась Лиса и пошла к выходу на улицу, потому что и Виктор, произнося свою последнюю реплику, направлялся ей на встречу. Судя по всему, рандеву, назначенному на шесть часов, предстояло все-таки состояться, потому что и Кайданов, совершил "на ее глазах" нечто, заставившее Лису на мгновение отвлечься даже от своих многосложных личных дел. Воздух вокруг Германа и его женщины затуманился, дрогнула земля под ногами, и что-то вроде ряби прошло по каменным стенам зданий, так что полопались, но не осыпались стеклянным дождем витрины магазинов и окна домов и машин, и вот Герман уже шел к месту встречи, неся на руках, как ребенка, свою "ожившую", но все еще не вполне пришедшую в себя красавицу.