Твари Господни
Шрифт:
"Господи!" – но даже вполне насладиться этим неповторимым переживанием, не то чтобы осознать его и досконально изучить, ей не дали.
"Внимание!"
Это не было брошенное в настороженный эфир слово, и голоса наблюдателя Лиса, разумеется, не услышала. Она перехватила всего лишь условный сигнал, стремительную цепочку электрических импульсов, сорвавшихся с крошечной антенки маленького, как тюбик липстика, передатчика, зажатого в руке молодой рыжеволосой женщины, сидевшей за столиком кафе на противоположной стороне улицы, как раз метрах в пятнадцати-двадцати от того места, где все еще стоял попыхивающий изогнутой трубкой Некто Никто.
Внимание!
"Судьба, – Лиса встала из-за стола и молча кивнула неожиданно насторожившемуся Персивалю. – Судьба… Здесь и сейчас. Именно сейчас и именно
Судя по тому, что Лиса почувствовала в момент, когда раздался сигнал тревоги, сегодня охотились не за ней. Но дело, как она тут же поняла, было не в том, кто и за кем здесь охотится, а в самой природе этой охоты. Впрочем, слово "поняла" не слишком точно отражало то, что произошло с Лисой на самом деле. Знание, которое приняло извне или создало на основе мгновенного впечатления ее сознание, не являлось точным и ясным, как правила грамматики или арифметики. Все в нем, в этом знании, было все еще не переработано мышлением и, следовательно, не вполне поддавалось осознанию, а потому было зыбко, неопределенно, неявно. Однако главное Лиса все-таки уловила сразу и приняла, как есть. Это мгновение и это место неожиданно перестали быть просто местом и временем, в которых нечто произошло или еще только должно было случиться. Они превратились в точку бифуркации, в мгновение жестокого слома всех причинно-следственных связей, составляющих основу жизни. И в центре этого катаклизма оказалась – и, по-видимому, не случайно – именно Лиса. Невоплощенные вероятности сгустились вокруг нее, готовые реализоваться в новую, неведомую их участникам цепь событий. Но ничего еще не было решено и…
"Судьба", – повторила Лиса про себя, как будто пробуя это слово на вкус, и одновременно осознавая, что все дальнейшее случится или не случится, только потому, что так решила она.
"Судьба", – она улыбнулась рыцарю Персивалю, поставила бокал с недопитым вином на стол, и одним невероятным, но таким на самом деле естественным для нее "движением" остановила время.
5
Сукин сын! – казалось, слова сами собой срывались с губ. – У тебя что, Виктор Корф, все в одну музыку уходит?
Как в свисток, Лиса, – неожиданно улыбнулся Виктор, которому, похоже, ее ярость пришлась по душе. – Как в проклятый свисток.
Сукин сын! – но уже совсем с другим выражением повторила она про себя, глядясь в его неожиданно ожившие глаза и видя там, как в двух серых зеркалах, свое сдвоенное отражение, в котором образ Деборы Варбург самым причудливым образом сочетался с образом другой Деборы, той, что впервые увидела себя в зеркале, висящем в кофейне Гурга. – Сукин сын…"
И ей вдруг захотелось проверить, так ли верно передал ее вещий сон вкус того несостоявшегося поцелуя, но объяснение еще не закончилось, и вешатся ему на шею только потому, что он соизволил наконец ей улыбнуться, она не желала. Впрочем, в физическом смысле это было и невозможно. Виктор все еще находился на улице, сделав один только шаг с тротуара на проезжую часть – прямо под колеса замершего в порыве движения серебристого Порше, а Лиса оставалась в ресторанном зале, успев "за это время" лишь обернутся лицом в его сторону. А вокруг них застыли в незавершенных движениях люди и машины. И голубь, вспорхнувший с карниза гостиницы и так и не долетевший даже до середины улицы, завис в окаменевшем воздухе в полуразмахе крыльев. И вино, которое официант начал было наливать в бокал тощей старухи с нерядовыми бриллиантами на иссохшей груди, никуда не пролилось, образовав искрящийся на свету, витой темно-рубиновый – "богемского стекла" – столбик. И даже электронные импульсы – "Внимание! Тревога!" – никуда не улетели, потому что и субатомные частицы тоже подвластны законам времени. Возможно, это происходило сейчас только здесь, в гостинице и на прилегающих к ней улицах, но, Лиса ничуть не удивилась бы, узнай, что вырвала из потока времени весь большой Берлин или погрузила в безвременье своего "личного мгновения" всю Германию, или даже весь мир. Но, так, или иначе, здесь и сейчас, свободой движения обладали только она и он. Одни они, да, еще, быть может, нейтрино – если Лиса правильно поняла ту давнюю статью в журнале "Знание-Сила" – вообще, кажется, избавленные от каких-либо физических обязательств. Впрочем, нет. Не успев насладиться возникшим у нее неожиданным и вполне сказочным образом, Лиса обнаружила, что они с Виктором не одиноки. Оказывается, и кроме них существовали люди, способные оспорить непреложные законы природы. Кайданов, остановленный
"Вот это… любовь", – почти с завистью подумала Лиса и тут же, практически одновременно, ощутила отзвуки другой ожесточенной схватки. Это отчаянно боролась с внезапно упавшим на нее оцепенением рыжеволосая женщина в кафе за спиной Виктора.
"Вот это ненависть!"
Впрочем, и Кайданова, и эту женщину – "Вот и второй нюхач обнаружился!" – и, разумеется, нейтрино, "до времени" можно было предоставить самим себе. Во всяком случае, Лисе они были пока неинтересны. Сейчас ее занимали только собственные жизненные обстоятельства, судьба, и, ох, какие не простые отношения с так неожиданно вернувшимся из небытия Некто Никто. Только это, и ничего другого, потому что Лиса окончательно поняла, что не хочет больше оставаться измордованной жизнью ломовой клячей подполья. Быть Женщиной ей понравилось куда больше, чем "батяней комбатом", а коли так, то…
Зачем ты ушел? – спросила она.
Ну, действительно, зачем? Почему? Как мог он оставить ее одну и никогда – никогда! – не позволить приблизиться настолько, чтобы объяснить ему, как он не прав?
"Боже мой!" – все, что копилось, тлело или горело в ней четверть века подряд, обрушилось сразу, вдруг, едва не заставив разрыдаться у всех на глазах.
В нормально жизни, для обычных людей, да даже и для той дивы, какой Лиса стала совсем недавно, это была подлинная трагедия. Двадцать пять лет любви сжигающей сердце и опаляющей душу, но не имеющей никакой реальной возможности вырваться наружу, воплотившись наконец в то, во что только и должна воплощаться такая любовь. В близость, нежность, страсть.
"Будь ты проклят, сукин сын!" – но это, как ни странно, относилось уже не к Виктору Корфу, которого, как выяснялось, Лиса не могла ненавидеть, а могла только любить, а к древнему философу Платону, чьим именем идиоты, вроде Абеляра окрестили "чистое, незамутненное зовом плоти чувство".
"Сука!"
Эту цитату из лекции Нины Васильевны Лукиной, читавшей им в университете курс "этики", Лиса запомнила случайно, но вот к месту вспомнилось. И цитата, и сама Лукина.
Между прочим, все это сказки. Абеляр был совсем не чужд… – Но Лиса на его слова никак не отреагировала.
Зачем ты ушел? – спросила она и сразу же поняла, что зря спросила, потому что ответ, каким бы он ни был, ничего уже изменить не мог.
Это трудно объяснить, – кажется, Виктор тоже понимал тщетность объяснений. – Одним словом не ответишь, а на многие у нас сейчас нет времени.
Он снова улыбнулся, и, странное дело, улыбка эта, возникшая на строгом и совсем, казалось бы, не приспособленном для выражения чувств лице, сказала Лисе больше, чем множество слов, объединенных синтаксисом и интонацией в длинные фразы. Она ведь и так была согласна, что, если и объясняться, то не здесь и не сейчас. Но у психики, тем более у женской психики, свои законы, зачастую имеющие мало общего с правилами формальной логики. К тому же, не успев еще снова стать женщиной, она, как ни пыталась от этого уйти, не прекратила ощущать себя руководителем подполья, у которого свои резоны и свои "темы дня". А потому, не получив ответ на свой первый вопрос, задала второй, очень похожий по форме, но уже совершенно иной по содержанию.
Почему ты ушел в Замок? – спросила Лиса.
Потому что у меня не было выбора, – а вот Виктор, по-видимому, предпочитал отвечать именно на те вопросы, которые она задавала вслух. – Вернее, выбор был. На "ту сторону" или в могилу, но ты же помнишь, "Никто не хотел умирать". Я тоже умирать не хотел. Однако и торчать все время в Городе, как ты понимаешь, было невозможно. Кто-нибудь обязательно вычислил бы.
Резонно, – согласилась Лиса и пошла к выходу на улицу, потому что и Виктор, произнося свою последнюю реплику, направлялся ей на встречу. Судя по всему, рандеву, назначенному на шесть часов, предстояло все-таки состояться, потому что и Кайданов, совершил "на ее глазах" нечто, заставившее Лису на мгновение отвлечься даже от своих многосложных личных дел. Воздух вокруг Германа и его женщины затуманился, дрогнула земля под ногами, и что-то вроде ряби прошло по каменным стенам зданий, так что полопались, но не осыпались стеклянным дождем витрины магазинов и окна домов и машин, и вот Герман уже шел к месту встречи, неся на руках, как ребенка, свою "ожившую", но все еще не вполне пришедшую в себя красавицу.