Твердый сплав(Повесть)
Шрифт:
Комендант смотрел на осунувшееся, какое-то посеревшее лицо подполковника: «Ой, брат, худо тебе приходится, если за несколько дней тебя так скрутило…».
Комендант зря поручился в том, что он первым вошел в кабинет Трояновского, первым взял со стола бумаги и вынул из кармана профессора ключи. Его все-таки опередили.
В этот вечер, поднимаясь по лестнице, Савченко с горечью раздумывал о том, что задача, поставленная перед ним еще несколько лет назад, выполнена только наполовину.
Шагая по пустому коридору, он усмехнулся про себя: «Инженер-производственник
Он постучал. Молчание было ему ответом. Тогда он нагнулся и заглянул в скважину: ключ. Трояновский жаловался ему на свое здоровье, старик стал совсем плох за последнее время…
Отправляясь к Трояновскому, Савченко всегда брал с собой два предмета: небольшие плоскогубцы с автоматическим зажимом и такие же небольшие лабораторные щипцы, по форме напоминающие «уистити» [1] . Всякий раз, идя по каким-нибудь делам в институт, Савченко мечтал о Случае, о том самом единственном и неповторимом Случае, который может подвернуться ему. Несколько месяцев он ждал его. Он ощупывал в кармане щипцы; они жгли руку. Он знал наизусть систему сейфа и не знал только системы ключа, но черт с ними, с ключами: сейф можно попытаться открыть и так, он не раз проделывал это там, в Терпе, в отделе разведки…
1
«Уистити» — инструмент, при помощи которого открываются двери, запертые с обратной стороны.
Судьба, казалось, улыбнулась ему. Пусто было в коридоре, только вдоль стены медленно шла рыжая ленивая кошка.
Савченко разнервничался позже — когда вбежал в комендантскую. Только тогда у него начали трястись колени и пальцы; к неуемной, неприятной дрожи прибавилась еще и тошнота, он почувствовал во рту неприятную густую слизь.
Главное было, однако, сделано. Щипцами он ухватил в скважине выступ ключа и повернул его. Дверь открылась. Трояновский лежал на ковре возле дивана, головой прислонившись к валику.
Вынуть у него из кармана ключ от сейфа было делом секундным. Ни воска, ни пластилина у Савченко с собой не оказалось — трудно было предвидеть такую удачу.
Он беспомощно оглянулся. Замазка на окнах? Нет, окна не были замазаны: здесь топили жарко.
Савченко с ключом в руках метнулся к цветочному горшку. На столе профессора стоял клей — из земли с клеем можно сделать массу… Нет, нельзя: мало времени. Да и оставлять следов тоже нельзя: ясно, что любой, даже самый неопытный следователь увидит, что кто-то расковырял землю.
Какие-то несколько секунд Савченко стоял, разглядывая ключ и чувствуя, что тупеет: выхода он не видел, снять слепок оказывалось делом невозможным. «Неужели так? — лихорадочно думал он. — С таким трудом… и все впустую…».
Он замер, когда в коридоре послышались и снова затихли чьи-то шаги. Потом тоскливо, будто попав в западню, он осмотрел комнату…
На
Савченко схватил кусок хлеба, дрожащими руками вырвал мякиш, смял его и притиснул к нему ключ…
Савченко не любил загадок, с которыми время от времени ему приходилось сталкиваться в жизни. Еще меньше он любил людей, в которых не умел разбираться сразу же или почти сразу: таких он побаивался и сторонился.
Однако хотя ему было и неприятно иметь дело с грузным, медлительным Тотером, — что делать! Начальник второго отдела «Абвера» штандартенфюрер Брох (ныне, надо полагать, покойный), прощаясь там, в Нейске, с Савченко, сказал ему:
— Мы редко создаем людям такую обстановку. Не жалейте времени на то, чтобы войти в полное доверие. Год — так год. Впрочем, за это время мы рассчитываем уже захватить Россию, но… Агент найдет вас сам. И — никаких самостоятельных вербовок, никаких посторонних акций. Ваше дело — только сплав… Да не бледнейте вы: у вас, с точки зрения Советов, биография, как у ангела!
Тотер-Чердынцев разыскал его через восемь месяцев: подошел к нему на улице и шепнул два слова: «Твердый сплав». Савченко вздрогнул, увидев его лицо: равнодушное, даже, пожалуй, туповатое, с таким же равнодушным и туповатым выражением бесцветных глаз.
С тех пор «Чердынцев-Дробышев-Тотер» не переставал пугать его именно тем, что Савченко ничего не знал о нем. Тотер был словно из другого мира — существо без имени и биографии, без прошлого и будущего. Как-то раз, в одну из встреч, Савченко не выдержал и спросил его:
— Вы — немец?
Тотер посмотрел на него равнодушным взглядом и, медленно разжимая плотные бескровные губы, ответил:
— Это неважно.
— Но «тотер»…
Еле уловимая усмешка тронула его губы, но глаза! Эти глаза, казалось, были искусственными, из стекла, они ничего не выражали: ни улыбки, ни раздражения, ни презрения.
— Слишком много вопросов, — наконец сказал он.
Савченко, растерявшись, только и мог выговорить:
— Да, но… «тотер» по-немецки, кажется…
— …мертвец, — подсказал агент. — Не правда ли?
— Да-да, странная кличка…
Тотер еще раз поглядел на него и снова усмехнулся уголками губ.
Больше Савченко не пытался ни о чем расспрашивать его. Это было, по-видимому, бесполезно. И Савченко оставалось грустно подшутить над самим собой: «Ну, так я не Эдип!..»
Чувствуя, что Тотер постоянно и умело следит за ним, Савченко тем не менее удивлялся: почему он не торопится? Савченко удивлялся всю войну, удивлялся первые годы после войны. «Может быть, все кончено?». Как-то раз он высказал эту мысль, стараясь придать ей шутливую форму:
— Кажется, мы перешли на курортное положение. Только нет калькулятора.
Тотер понял, кого подразумевал Савченко под калькулятором: германскую разведку.
Прежде чем ответить, он долго думал, жевал губами, будто решал невесть какую сложную проблему — говорить или нет.
— Вы газеты читаете? — спросил он наконец.
— Безусловно…
Тотер будто не расслышал его:
— Так вы, видимо, должны знать, что ветер дует в том же направлении.
— Но калькулятор…
— Другой. Ничего необычного.