Тверской баскак. Том Пятый
Шрифт:
Понемногу прихожу в себя и понимаю, что жертва на дыбе — это тот самый францисканец, что сбежал в ночь покушения.
«Вот видишь, — поправляю самого себя, — а ты был убежден, что никого не поймают! Получается, либо герцог действительно ничего не знал, либо он все еще продолжает какую-то свою, непонятную мне игру».
Неожиданно всхлипывания человека на дыбе прервал возглас стоящего поодаль архиепископа.
— Ордена Святого Франциска… А ведь я его знаю! — Он подскочил вплотную к пленнику и вперился тому в лицо изучающим взглядом. — Да,
Лаурелий обернул довольное лицо к герцогу.
— Людвиг, этот человек был на выборах в Ахене в свите кардинала Оттавиано Убальдини.
Упоминание кардинала заставляет герцога нахмурить брови, а меня сфокусироваться на прозвучавшем имени.
«Оттавиано Убальдини! — Напрягаю извилины, и в закромах памяти всплывает-таки кое-какая информация. — Личный представитель и доверенное лицо Святого престола. Откровенный безбожник в мантии. За время его жизни сменилось несколько пап, но при всех он был эдаким специалистом по тайным спецоперациям. Можно сказать Отто Скорцени тринадцатого века».
Теперь мы все втроем вопросительно смотрим на монаха, и под этим немым давлением тот вынуждено соглашается.
— Да, я сопровождал кардинала в Ахен… — Запнувшись на этом, он попытался было остановиться, но герцог подстегнул его вопросом.
— Зачем?!
Помолчав, монах все же ответил.
— Папа поручил кардиналу проследить за тем, чтобы на выборах короля Германии не возникло непредвиденных случайностей. Мы поддерживали кандидатуру герцога Корнуоллского.
Мне стало занятно, и я не удержался от восклицания.
— Неужто английский герцог дал взятку Святому престолу?!
В ответ францисканец глянул на меня так, будто я совершил вопиющую бестактность, но промолчать не осмелился.
— Возможно, но я об этом ничего не знаю. Убальдини говорил, что папе в общем-то все равно, кого изберут, лишь бы не всплывало имя Гогенштауфенов.
Эта тема явно пришлась не по душе хозяину замка, и он резко сменил тему.
— Что ты делаешь в моем замке? Кто приказал тебе убить посла?! С какой целью?!
— Я не…
Захлебываясь, монах начал яростно все отрицать, но герцог не стал слушать его вопли, а брезгливо скривившись, подал знак палачу.
Заскрипели деревянные блоки, натянулись веревки, и тело францисканца вновь оторвалось от земли. Лицо его искривилось в муке, но он все еще хрипит.
— Не я! Не губите невинную душу, не я это…
Монах продолжает жалобно всхлипывать, но ни на кого из присутствующих его вопли не действует. Палач деловито подхватил с жаровни раскаленные клещи и уже поднес их к волосатой груди подвешенного.
Запах горелого волоса забивает мне ноздри, вызывая животный спазм, и я прилагаю максимум усилий, чтобы сохранить на лице полнейшую невозмутимость. К счастью, ужас и горелая вонь добивают и францисканца.
Выпучив глаза на жуткие красные клещи, он орет не своим голосом.
— Не надо! Я расскажу…! Все расскажу!
Не обращая ни малейшего внимания на демонстративное раскаяние, палач вжимает
Дальнейшую экзекуцию герцог все же останавливает, и монаха опускают на землю. Ведро вылитой на голову воды приводит его в чувство, и на повторный вопрос герцога он уже не тянет с ответом.
— Мы возвращались из Кельна в Рим, когда до Убальдини дошла весть о монгольском посольстве к Людвигу Суровому. Кардинал вызвал меня к себе и велел пробраться в замок Коленинзель и убить посла так, чтобы все подумали на Баварского герцога.
Тут францисканец поднял умоляющий взгляд на хозяина замка.
— Я не хотел! Я убеждал кардинала, что это святотатство, что нельзя убивать гостя в чужом доме, но он был непреклонен. Он сказал, что это дело божье. Что убийство посла убережет герцога от страшного греха — предательства Святой католической церкви.
Замечаю, что эта фраза вызвала яростную гримасу на лице Людвига, и понимаю, что этот парень терпеть не может, когда его принуждают к какому-либо решению. По этой же причине эти два дня он противостоял уговорам архиепископа, но сейчас по части давления меня сильно переплюнули. Затея с моим убийством в его замке выходила за рамки любых приемлемых компромиссов и была прямым оскорбление. Папский престол бросил ему вызов, а на вызовы он привык отвечать.
Посидев пару минут с каменным лицом, Людвиг Баварский вдруг обернулся ко мне.
— Пожалуй, Лаурелий был прав! — Его взгляд уперся мне в лицо. — Мне следует принять твое предложение, посол!
Огромный лагерь монгольской армии вытянулся вдоль обоих берегов реки Влтавы в трех верстах от пригородов Праги. Выбирая это место для долгой остановки, Бурундай руководствовался прежде всего тем, что река здесь мелководна и легко переходима вброд, а значит, всегда есть возможность для маневра.
Его юрта стоит на правом берегу на возвышенности. Старый монгольский полководец не любит воду и предпочитает держаться подальше от сырости, хотя сейчас в начале февраля от нее нигде не скрыться. Идет мелкий дождь, холодно и промозгло.
Это снаружи, а вот внутри большого приемного шатра Бурундая сегодня скорее жарко. Герцог Баварии Людвиг II и его племянник Конрадин Гогенштауфен приносят вассальную присягу Великому хану Менгу и вану улуса Джучи — Улагчи.
Сидя на своем малопочетном месте у самого выхода, я смотрю на то, как герцог с побледневшим от напряжения лицом стоит на коленях в ожидании разрешения подняться. Рядом с ним в той же коленопреклоненной позе и его племянник. В глазах пятилетнего Конрадина застыло выражение неконтролируемого ужаса.