Тверской гость
Шрифт:
Дорога немноголюдна. Встретится факир с пудовым камнем, привешенным к шее на железных цепях: йог бредет, пока не кончились дожди и можно ступать по земле, не рискуя даже нечаянно раздавить какое-нибудь живое существо; встретится маленький караван - два-три ослика, верблюд и пяток усталых мужчин, приветливых и спокойных; нагонишь бродячих фокусников - неунывающих скитальцев по миру - вот и все.
Йог пройдет, глядя сквозь тебя, как сквозь стекло; караванщики предупредят - за следующим холмом смыло мостик через ручей, брод слева; фокусники до следующей деревни идут рядом. Их обезьяны прыгают тут же на цепочках. Фокусники любопытствуют - кто Афанасий, предлагают ему ученых зверушек, помогают вытаскивать увязающую повозку.
Самое тяжкое - переходить реки. Они разлились, бурлят, и только человек, хорошо знающий броды, может рискнуть перебираться через них.
Никитин полагал, что доберется до Голконды за три недели. Но на пятнадцатый день пути, утром, когда надо было трогаться, почувствовал легкий озноб и головную боль. Он ничего не сказал Рангу, но уже к полудню стал не в силах скрывать недомогание. Его трясло, голова раскалывалась, мутило. Увидев блуждающий взгляд Афанасия, Рангу испугался. Погоняя быков, поспешил к видневшейся неподалеку деревеньке.
Когда подъезжали к хижинам, Афанасий с трудом мог открыть глаза, почти ничего уже не сознавал.
Жесточайший приступ тропической малярии свалил его с ног.
Если ему легчало, он смотрел в потолок, пытался понять, где он и что с ним, кривил губы, стараясь улыбнуться склонившемуся над изголовьем Рангу. В полузабытьи чувствовал, что ему подносят какое-то питье, вливают в рот горький настой. Каждое движение причиняло муку. Он старался лежать спокойно. Бредовые видения вихрем неслись в воспаленном мозгу.
Никитин стонал, могучее тело сотрясалось, лицо желтело. Он забывался...
Ему стало лучше на десятый день. Он впервые смог сесть на своем ложе, огляделся. Убогая хижина, убогая утварь, и у порога женщина в парандже. Никитин сообразил, что он в мусульманской деревне. Заметив, что он встает, женщина исчезла, и почти тотчас появился Рангу. Он смотрел тревожно и радостно, протягивал руки. Никитин, теряя силы, стал опускаться на циновку. Рангу помог ему лечь, поднес к губам дал - сосуд для питья.
– Великий Брама услышал меня!
– шептал Рангу.
– Лежи, лежи. Ты еще слаб...
– Где мы?
– У друзей... Будь спокоен. Скоро все пройдет.
– Дожди еще идут?
– Почти прекратились... Лежи, не говори.
Никитин поправлялся медленно. Силы прибывали по каплям. О поездке в таком состоянии дальше Рангу и слышать не хотел.
Так прожили они еще около двух недель в домике Гафура, бедняка-мусульманина, приютившего их. Гафур был безответный труженик, с утра до ночи копавшийся на своем маленьком поле. Трое детишек его, мал-мал меньше, ползали вокруг хижины без всякого присмотра: молчаливая жена Гафура весь день трудилась, готовя еду, ухаживая за птицей, частенько отлучаясь, чтобы помочь мужу.
Гафур был сдержан и заботлив. Придя с поля, он кланялся Афанасию, справлялся о его здоровье, предлагал позвать знахаря или муллу, но никогда не спрашивал - кто Никитин и куда он идет.
Так же сдержанно вели себя соседи Гафура, хотя в их глазах Никитин часто читал интерес к себе.
Немного окрепнув, Афанасий стал выбираться из домика, сидел в тени старой пальмы, беседуя с Рангу и разглядывая деревеньку.
Деревенька походила на индусские, с той только разницей, что здесь нигде не видно было свиней. Но убожество домов, плохая одежда жителей - все было, как у индусов.
И разговоры жителей были похожи: о маленьких полях, о дождях, которых в этом году выпало маловато, о долгах.
Крестьяне-бедняки задушевно говорили с Рангу, делились с ним своими горестями. Никакой вражды к индусу не выражали их иссушенные солнцем и нуждой лица.
Но так шло только до тех пор, пока не появился сборщик налогов Хильджи - надменный, редкозубый человек с темной бородкой и крючковатым носом. В хижину Гафура Хильджи пришел вечером, перед закатом солнца, когда между холмами вокруг деревни уже синело, джунгли четко чернели на фоне алой зари. Только что пригнали коров. Крестьяне возвращались к домам.
Сборщик, видимо, уже знал, что в доме Гафура нашли приют неверные. Он подошел неторопливой походкой, остановился шагах в пяти от сидящего Никитина, несколько секунд нагло, в упор, рассматривал его, потом окликнул хозяина, загонявшего во двор баранов:
– Эй, Гафур! Что это за люди?
Гафур быстро обернулся, поклонился сборщику налогов.
– Селям, достопочтенный!
– ответил он.
– Это проезжие.
– Почему они здесь? Что им нужно?
Никитин медленно поднялся с камня, на котором сидел. Лицо его, исхудавшее и пожелтевшее, порозовело.
– А тебе что нужно?
– резко спросил он, не дав Гафуру времени ответить.
– Что ты здесь потерял, почтенный? И не лучше ли для тебя говорить со мной?
Сборщик налогов обернулся, окидывая Афанасия презрительным взглядом. Широкие плечи проезжего и его жесткие светлые глаза умерили пыл самоуверенного сборщика налогов. Однако Хильджи сознавал свою силу.
– Я говорю с тем, с кем хочу!
– отрезал он.
– Гафур, ты ответишь за этих людей! Они подозрительны!
Сборщик налогов ушел не оглядываясь. Никитин испытывал желание догнать этого мерзавца и крепко поговорить с ним, но умоляющие глаза Гафура принудили Афанасия разжать стиснутые кулаки.
На другой день стало Известно, что Хильджи подговаривал некоторых крестьян избить кафиров и отнять их имущество.
Гафур был удручен.
– Плохой человек Хильджи!
– вздыхал он.
– Хильджи говорит, что за это никому ничего не будет... Ах, плохой человек!
– Спасибо тебе за приют, Гафур!
– сказал Никитин.
– Я думаю, что лучше перестать искушать этого шакала. Рангу, завтра же едем.
Ночью он распорол заветный пояс, достал белый агат и положил его под один из глиняных горшков в хижине Гафура. А утром, чуть свет, сам запряг быков и разбудил Рангу. Гафур еще не просыпался, деревушка мирно почивала, когда повозка Никитина выехала из нее. До копей Голконды оставалось не более четырех дней пути.