Тверской гость
Шрифт:
Искупавшись в бассейне, Никитин облачился в мусульманский наряд короткие портки, легкую сорочку, повязал голову чалмой и кликнул Хасана:
– Пойдешь со мной! Зонтик понесешь... Для важности.
Солнце уже шло к закату, когда Никитин, сопровождаемый Хасаном, приближался к одним из ворот бидарской крепости.
Залитые ослепительным светом стены, застывшие в неподвижном воздухе пальмы - все дышало зноем. День выдался неожиданно жаркий для этой поры. Писцы у ворот зашевелились. Афанасий назвал себя, сказал, куда идет. Раньше этого бывало достаточно. Но теперь писец, обмакнувший было кисточку в чернильницу, не стал записывать его имени, а два стража скрестили перед никитинской грудью пики.
– Кафирам нельзя!
– Меня всегда пропускали к Фарат-хану!
– сердито сказал Никитин.
– Кафирам нельзя!
– равнодушно повторили стражи. И он напрасно впивался глазами в их бесстрастные лица: они ничего не выражали. Афанасий стиснул зубы, круто повернулся и зашагал прочь под любопытными взглядами прохожего люда. Хасан едва поспевал за ним.
Сумрачен был вечер этого дня в никитинском домике. Афанасий лежал на тахте, раздумывая, как ему быть. Хасан тихо, как мышь, шуршал в соседней комнатке.
Тяжело было на сердце Никитина. Он представлял себе, как томится сейчас Рангу, и беспокойно ворочался с боку на бок. Надо как-то помочь, как-то помочь ему! Голос Хасана прервал его думы:
– Ходжа!
– Да?
– Я схожу в крепость.
– Ты?!
– Ну да. Я же мусульманин. Меня пустят.
Никитин даже сел. Как он раньше не подумал?
– Верно, Хасан! Ты и сходишь. Найди дворец Фарат-хана, добейся, чтоб он выслушал тебя, и скажи, что мне очень нужно видеть его. Очень.
– Не беспокойся, ходжа, - кивнул Хасан.
– Я все сделаю. А если хан спросит, зачем он тебе нужен?
– Скажи, что не знаешь, но что дело очень важное.
– Хорошо, ходжа. Так я и скажу.
В этот вечер идти было поздно. Наутро султан уехал с приближенными на охоту. И лишь на третий день Хасану удалось проникнуть в крепость, добраться до Фарат-хана и передать слова Никитина. К исходу третьего дня Фарат-хан прислал за Никитиным паланкин со своей собственной стражей.
Волнуясь, глядел Никитин на "Усладу сердец", дворец тарафдара, приближавшийся к нему с каждым шагом носильщиков-негров. Вот и фонтаны, вот и парадная, на два крыла, мраморная лестница, точеные колонны...
Фарат-хан ждал гостя во внутреннем саду, в беседке из резного дерева.
Афанасий поклонился вельможе, широко улыбнулся:
– Все же я пробился к тебе, хан!
– Какие заботы отяготили твою душу?
– осведомился Фарат-хан.
– Ты исчез из Бидара так внезапно... А у меня свое горе.
– Тарафдар вздохнул.
– Какое же?
– Сейфи, мой алхимик, умер, надышавшись вредных паров. Надо искать нового.
– Сочувствую тебе, - искренне вздохнул Никитин.
– Старательный был человек Сейфи.
– И честный!
– поднял указательный палец Фарат-хан.
– О! А это редкость!
Они помолчали. Никитин чувствовал себя неловко, не зная, как приступить к делу. Тарафдар выручил его, подняв вопрошающие глаза.
– Прости, что беспокою тебя, великий хан, - начал Афанасий.
– Большая просьба у меня. Открыт в Бидаре заговор хана Омара...
Фарат-хан поднял тонкие черные брови, чуть склонил голову.
– Заговор хана Омара, - твердо повторил Никитин, глядя прямо в глаза вельможе.
– Не мне судить обо всех, кто схвачен. Но я знал камнереза Карну.
– Он казнен.
– Знаю. Казнен зря.
– У тебя есть доказательства?
– Есть.
– Какие?
– Выслушай меня внимательно. Я знаю, кто раскрыл заговор: хазиначи Мухаммед и воин хана Омара - Мустафа.
– Так. Ныне хазиначи главный сокольничий султана, а Мустафа начальник конной сотни повелителя.
– ...Они указывали, кого взять. Их слушали.
– Почтенные люди. Они охраняли трон.
– Слушай, хан. Когда-то я спас хазиначи жизнь, а он выручил меня в Джунаре.
– Мы знаем.
– Это грязный, лживый человек. Он несправедливо обвинил Карну. Свел с ним старые счеты.
– Почему же несправедливо, если даже допустить, что старые счеты были?
– Вот почему. Не мог Карна замышлять что-то против султана, если он не мстил много лет даже хазиначи Мухаммеду.
– Не мстил?
– Хазиначи погубил его сына...
Никитин рассказал Фарат-хану все, что слышал о Раджендре и хазиначи Мухаммеде, о своем невольном предательстве, о слухах, ходящих по Бидару.
– Теперь я понимаю, почему хазиначи так смешался, когда я помянул ему о Карне, - зло сказал Никитин.
– Все партии в шахматы мне проиграл, а промолчал. Нечиста у него совесть!
– Но твои свидетельства - косвенные... Прямых улик нет!
– осторожно ответил тарафдар.
– Нельзя обвинять человека на основании догадок и слухов.
– Я найду доказательства. Но ты увидишь - он объявит врагом трона и меня.
Фарат-хан улыбнулся:
– Ему могут поверить... Не так давно он защищал тебя перед Махмудом Гаваном, говорил, что ты мало знаком с индусами, замешанными в заговоре.
– Не нужна такая защита!
– Однако чем ее объяснить? Это противоречит рассказанному тобой о хазиначи. Оказывается, он бывает и справедлив, и честен, и подл, и грязен. Как соединить это в одном?
– Без расчета ничего такой человек не сделает. Может, спасал меня, чтоб на Русь попасть?
Фарат-хан опустил глаза, потрогал перстень на левой руке и спокойно ответил:
– Вряд ли. Он знает, что каравана на Русь не будет. Великий визирь султаната Махмуд Гаван, чьей милостью ты пренебрег, решил, что тебе не нужно больше уезжать из Бидара. Котвал города, кстати, уже дал распоряжение страже никуда не выпускать тебя. Великий визирь считает, что ты сможешь ездить по стране и тогда, когда примешь веру пророка.