Тверской гость
Шрифт:
– Жаль мне ладью.
– Ладно. Я свою оставлю. Товары возьмешь себе?
– Могу...
Хасан-бек вмешался:
– Великий шах заплатит за ладью, только сохраните струг, сохраните подарки вашего князя.
– Так и решили... Стало быть, на струге две пищали и восемь лучников да у тебя, Матвей, пищаль и луки... Думаю, пробьемся. Огненного боя у татар, может, нету.
– Дай бог!
– Да поможет аллах!
Позвали татарина, объявили: пусть ведет караван, получит подарки.
Плосколицый закивал, закланялся, потом забормотал:
– Я - бедный человек, братья - бедные люди. Все могут обидеть. Кому скажешь? Ай, плохо!
Догадались, что вестник торгуется, просит дать подарки сразу. Хасан-бек, распорядился выдать каждому татарину по однорядке и куску полотна.
Татарин оскалился:
– Ай, добрый хан! Хороший хан! Не бойся! Так проведем, как рыбка поплывешь. Прямо поплывешь!
И захихикал.
– Все трое с нами поплывете!
– предупредил татарина Афанасий, пристально глядя ему в глаза.
Татарин не отвел взгляда.
– Якши! Трое так трое!
...Обеспокоенный известием, караван гудел. Еще недавно смеявшийся бронник смотрел растерянно и виновато.
– Сглазил!
– прошипел ему Микешин, и никто не вступился за Илью. Может, повернем? До Сарая-то дошли...
– Я плыву!
– твердо сказал Никитин.
– Вы как хотите. Упрека на вас не будет.
Копылов ткнул ладью сапогом:
– Вместе шли доселе, вместе и дальше идти. Ништо. Дружба шкуры дороже.
Илья Козлов спросил Никитина:
– Может, кольчужки мои оденете?
В голосе его было столько сердечного недуга, что Афанасий смягчился:
– И то польза. Вынимай.
Бронник принялся хлопотливо разрывать веревки на своих тюках, даже левую ладонь ожег.
Вместе с москвичами перетащили товары в их ладью, уложили, укрепили. Тверская ладья, с которой содрали парус, вдруг осиротела, стала жалкой.
Все тверичи, кроме Микешина, после долгих колебаний залезшего к московским, перешли на струг, разместились кто где: и под палубой - в сыром, вонючем нутре корабля, и наверху, среди клеток.
Васька бродил по палубе, где сразу стало тесно, и просил:
– Вы, робя, осторожней с птицей!
Хасан-бек велел поворачивать. Торопливо, оглядываясь на Бузань, вернулись в Ахтубу, чтобы другим путем, ериками, проскользнуть мимо Астрахани.
Послу стало не до шахмат и сказок. Он тоже стоял наверху, беспокойно осматривал людей, берега.
Никитин подошел к нему:
– Астрахань покажется на закате, так надо бы пристать где, дождаться ночи.
Все поглядывали на небо, стараясь угадать, не изменится ли погода. Чистое небо не радовало. Вот бы сейчас дождь! Говорили приглушенно. Возбужденный Иван Лапшев, лежа у борта с луком в руках, улыбаясь, старался поймать взгляд Никитина.
Никитин присел рядом.
– Не боязно?
– Нет, дядя Афанасий...
– Молодцом... Будет бой - хоронись за борт. Стреляй, как близко подпустим. Зря стрел не трать.
– Ага.
Копылов тихо сказал:
– Жалко ладью. Рябов-то, черт, свою не бросил.
– Господь с ним!
– озабоченно отозвался Никитин.
– И ладью не пожалею, если пройдем...
Если пройдем! Об этом думал каждый, и каждому становилось страшно при мысли, что могут и не пройти.
– Гляди за татарвой!
– шепнул Афанасий Копылову.
– Чуть что стреляй...
– Ясно...
Илья Козлов, чувствуя себя виноватым в грозящем несчастье, стоял возле татар, нелюдимо сидевших, на носу, готовый в любую минуту броситься на них.
Вышли в Волгу, пустились по ней меж оголенных солончаковых берегов и, ближе к вечеру, тихо пристали возле небольшого заливчика.
Здесь долго ждали темноты. Нынче вечер не торопился. Время тянулось невыносимо медленно. Тонкий, словно клочок ваты, месяц поднимался в редких облаках. На закате неуклюже, нехотя громоздились тучи. Закроют они месяц или не закроют? Поди угадай! Ветер как будто свежел, тянул настойчивее.
– Господи!
– вслух сказал Никитин.
– Помоги!
Наконец стемнело. Тучи все-таки наползли, надвинулись на месяц, его легкий, предательский свет погас.
Никитин подошел к Хасан-беку:
– Плывем!
Хасан-бек изменился. Вместо обычного халата на нем была теперь кольчуга, у пояса короткий меч. Горбоносое, толстое лицо уже не выглядело добродушным, глаза кололи.
– Плывем.
Никитин негромко крикнул:
– Весла!
– и перешел на нос, к татарам. Кривоногий, со шрамом на лбу, кивнул ему:
– Слушай меня, купец... Сейчас - в левый ерик.
Тихо всплескивают весла, тихо идет струг, еле слышен за кормой стук весел на московской ладье. Татары сидят тихо. Никитин стоит так, чтоб никто из них не мог броситься на него. Рядом сопит бронник Берегов не видно. Они скрыты ночным мраком. Что берега! С каждой минутой мрак плотнее, уже не видно воды, скорее угадываешь, чем видишь, и товарищей.
– Лева, лева!
– шепчет татарин.
Струг уходит еще левее, в новый ерик. Похоже, что татарва не обманула, Астрахань-то справа должна быть.
– Права!
Никитин хмурится. Может, все-таки обманули? Но вскоре он начинает терять представление о том, где находится караван. Эти повороты влево и вправо путают его.
Слышен шепот Юсуфа:
– Хасан-бек спрашивает, где мы?
Никитин молчит, держа руку на кинжале. А струг медленно плывет в неизвестность, то задевая бортом за камыши, то царапая днищем по песку.
Ночь. Тишина. Плеск весел. Шуршание водяных трав.
– Лева... Права...
Да, вот она, дорога! Все было так спокойно, и сразу - в один миг! может кончиться удача. Господи, пресвятый боже, не покарай! Оленушка, помолись за нас! Ведь если... Конец тогда. Броннику что? У него товар свой. Кашин долга не простит. Выплывем, пожертвую на храм господень... Как там Иванка?