Творческие работники
Шрифт:
– Аннушка, как ты хорошо приехала. Только что звонил твой дядя… Как я рад тебя видеть. Ты меня-то помнишь?
– И я рада. Я вас всегда помнила… – прошептала она и вдруг смутилась…
– Ты ела, голодна? Пойди прими ванну… – он засуетился радостно. Сердце опять стукнуло и, не дожидаясь ответа, сладко заныло. «Ты что? – грубо спросил он себя. – Старый дурак…».
– Дядя Ваня! – позвала она: – А где у вас спички? Я привезла всяких вкусностей. Это меня Тотош нагрузил. Сказал, что вы обжора и очень это любите.
– Обжора он сам, Аннушка. – Иван Александрович улыбался, радовался
– Где же твои вещи?
– Я их сдала в камеру хранения. А вкусности вот тут, в сумке.
– Сейчас еще половина одиннадцатого. Поехали за вещами, чтобы завтра не возиться. Поехали? Или ты очень устала?
– Нет, я с радостью. Это вы устали. Я вижу…
– Нет, Аннушка, это не сегодня… – и в ответ на взлетевшие, как две большие птицы, темные брови добавил: – Это не сегодняшняя усталость.
– У вас жуть как много работы. Это Тотош мне говорил, – затараторила она деловым, сострадательным голосом…
– Поехали. Бог с ней, с моей работой. Куда ты собираешься поступать?
– В театральный, – она вспорхнула в лифт.
– В театральный? – он нахмурился.
– Вам не нравится, дядя Иван? – и тут же ласковой скороговоркой проговорила: – А знаете, как я вас называла в то время, когда вы у нас жили?
– А ты помнишь, как я у вас жил?
– Конечно, помню, – она захохотала, и будто серебряные монетки, зазвенев, покатились по полу. – А звала я вас тогда Пупушем…
У нее получилось Пуушем. Она выбежала во двор.
– Слушай, – спросил он, догоняя, – а почему ты меня так прозвала?
– А вы, – она смутилась… – вы очень чем-то были похожи на моего любимого кота, помните?
Он рассмеялся. Кот был огромный, сибирский, очень важный и ленивый.
– Вы не сердитесь? Ой, какой автомобиль! И это ваш?
– Что ты, Аннушка, я на тебя не могу сердиться. Ведь мы с тобой друзья, правда?
– Правда, – радостно крикнула она и подпрыгнула на сиденье.
Заурчал ласково мотор. Мягкие четыре лапы оттолкнулись от еще чуть теплого камня, и полетел счастливый Иван Александрович со своей Аннушкой по темной тихой улице. Звезды многозначительно перемигивались вверху над ними, и, казалось, даже луна округлилась, подобрела и потеплела. И свет не так напряженно дрожал, ласковей укутывал замершую землю.
* * *
На следующий день Иван Александрович ехал на работу в удивительно приподнятом настроении. Город был бодр и свеж, весь в брызгах яркого, чистого солнца. Голубизна с синевой резали глаз. Бодрящий утренний холодок бежал по улицам, проскальзывал прохожим под рубашки и неожиданно хватал их ледком. Ууффф… хорошо! И даже синее облачко позади присевших на задние колеса, храпящих машин казалось не ядовитой гарью, а милым сердцу бензиновым дымком. Хорошо было этим утром. Иван Александрович лихо подкатил к подъезду дома – громады, четко врезанной в синеву. Ловко выпрыгнул и, звонко клацнув дверцей, взбежал по ступеням.
Часовой у входа вздрогнул и вытянулся.
Лифт, чуть гудя, легко вознес его, и вот он уже в своем просторном кабинете. С треском поднял шторы, распахнул окно, и полилась в комнату густая, чистая утренняя свежесть…
– Доброе утро, шеф, – сказал за его спиной голос.
Иван Александрович обернулся. Перед ним стоял его помощник, сутулый Василий Петрович. Сейчас он как-то особенно горбился.
– Что-нибудь уже случилось? – спросил шеф.
– Да, – тут шеф заметил, что Василий Петрович бледен и угрюм. – Исчез Андрей. Только что звонила его жена. Дома его не было. Не звонил. И на работу не пришел. Я сразу позвонил в морг – там его нет, слава Богу. В больницах тоже нет…
– Вы, наверное, вчера после работы пивком побаловались? – спросил Иван Александрович. Нет, даже предполагаемое исчезновение его второго помощника не могло заслонить брызги солнца у него в душе, испортить настроение…
– Мы расстались возле моего дома. Он ехал прямо к себе домой. Шеф, у меня какое-то предчувствие, что это не просто так. С ним что-то случилось. Сердцем чую…
– Бросьте, – Иван Александрович нахмурился. – Через полчаса наверняка будет.
– А если не будет?
– Ну, – тут до счастливого шефа дошло, что в мире еще осталось несчастье. Тень набежала на солнце, и в кабинете потемнело.
– Тогда объявите розыск.
Облачко скользнуло в сторону, и снова брызнуло во все стороны чистое, яркое, небесное золото. Но с души Ивана Александровича тень не сбежала. Его вдруг тоже стало томить неизвестно откуда взявшееся предчувствие. Беспокойство передается. И потом слишком долго он был шефом уголовного отдела и теперь, как собака, нюхом животного ощутил, что неспроста возникла тревога. Что-то должно было случиться или… уже случилось…
– Идите. Руководить поиском будете сами, – резко приказал он, и Василий Петрович быстро вышел из кабинета.
В этом учреждении все делали быстро и четко. Искали преступников, охраняли наш покой. Настороженно и чутко следила каменная громада за всем в ночной тиши. И даже в брызгах яркого утреннего солнца не проходила эта чуткая настороженность. Дом напоминал, как, впрочем, и вся служба, гигантского прирученного зверя, готового в любой момент рвануться и каменной твердой лапой закона смахнуть преступника…
И сейчас зверь напрягся, подобрался. Тысячи его стальных жил, уходящих в город, зазвенели тревожно и требовательно. Где? Найти! Всем, всем постам! Куда мог подеваться человек?!
В самом деле, куда? В большом городе, взрослый, сильный мужчина, с оружием, тренированный на то, чтобы нападать, хватать преступников… И вдруг пропал?!
Иван Александрович про себя поразился неожиданной мысли. Машинально отвечал на звонки, что-то подписывал, а сам неотступно думал об одном: а куда вообще может подеваться вдруг человек? Думал он об этом и раньше, и много раз, но как-то не так. Сейчас этот вопрос казался ему очень важным. Будто вся жизнь его по непонятным причинам сосредоточилась в одном том, чтобы понять – а куда исчезнуть мог человек в большом городе? И чем дольше он думал, тем все мрачнее становилось у него на душе, все томительнее. И яркие брызги солнца теперь не радовали, а казались неуместными, наглыми, лезущими в глаза лучиками. Небо резало глаз, раздражало.