Творческие работники
Шрифт:
– Одну минуточку, сейчас посмотрю, – и заскорузлые страницы амбарной книги полетели под такими же заскорузлыми пальцами. – Сордин Иван Александрович, 1905 года рождения…
– Что?! – выдохнул Василий Петрович.
Служитель сделал стойку и замер. Его собеседник быстро выдернул из кармана небольшую фотографию Андрея.
– Этот?!
– Не могу сказать, – отчеканил служитель. – Хоронили не открывая. Так пожелали родственники.
– Родственники, – злобно пробасил Василий Петрович. – Родственники! –
Служитель спал с лица.
– Сколько было родственников?
– Восемь человек и девятый распоряжался.
– Толстый человечек, шумел все?
– Так точно, – почему-то по-военному отрапортовал служитель.
– А не показалось что-нибудь странным тебе в них, а? – Василий Петрович почему-то перешел на «ты».
– Никак нет, – опять отрубил служитель и как будто щелкнул чем-то, стремительно вытянувшись.
– Пьян был, наверно! – рявкнул Василий Петрович.
Тут служитель обиделся и даже рассвирепел.
– Это почему же обижаете? Я ведь тоже на работе. Какое такое право у вас меня оскорблять?..
– Ладно, там разберемся, – пообещал Василий Петрович и так грозно на него глянул, что тот разом умолк и весь подобрался.
– Как фамилия?
– Чья, моя? – служитель забеспокоился не на шутку. – Это зачем? Я не виноват. Мое дело хоронить, а бумаги все в порядке, я-то при чем здесь?
– Ни при чем. Можешь понадобиться.
– Сурдинкин Нил Нилыч.
– Сурдинкин, – промычал Василий Петрович. – Ну, до свидания, Сардинкин. Понадобитесь, – вдруг перешел он снова на «вы», – вызовем.
Дверь хлопнула за ним. В голове служителя, как тучка мошки, роились, вились мысли самые разные. Он отмахивался от назойливых насекомых, но они не отставали… Глухо зарокотало и покатилось гулами во все стороны.
За то время, пока они говорили, собралась гроза. Огромная брюхатая туча, тяжело вздыхая, ползла над землей. Город замер, приготовился, напрягся, готовый обнять, сжать страшную темную толстуху в своих шершавых, каменных ладонях и слиться с ней в шумном ливне и грохоте огненных колесниц…
И такой же мрачный, как эта туча, ехал Василий Петрович. С ненавистью глядел он на приготовления к разгулу и бесчинствам. Первые капли бесстыдно и сочно пролились на стекло. Небо отворилось огненно и жарко, и страстно захрипела, с треском распарывая на себе черное платье, огромная туча в объятиях бетонного исполина.
* * *
Иван Александрович стоял у окна и внимательно смотрел, как струится и хлещет вода по стеклу, когда вошел Василий Петрович.
– Ну, как идут поиски? – не поворачиваясь, спросил он у помощника.
– Я из крематория, шеф.
– В такую погодку только по крематориям и разъезжать. Что-то вы зачастили туда, – Иван Александрович повернулся. –
– Нет, не видел, но дело тут совсем в другом…
– В чем?
– Вчера, после шести вечера, похоронили, не открывая гроб, только одного мужчину.
– Кого?
– Вас, – Василий Петрович теперь прямо глядел в глаза шефу.
– Гм-м… – промычал шеф и отвел глаза. – Значит, буду долго жить, – сказал он. – Вы думаете, это был Андрей?
– Да!
– Кто хоронил?
– Родственники. На том самом катафалке, – совсем мрачно и как-то обреченно-зло произнес Василий Петрович.
Они замолчали. Опять распороло огненным ножом небо и покатилось к горизонту гулами, сметая все на пути.
– С киностудии? – наконец спросил шеф.
– С киностудии, – тихо ответил помощник.
И снова тишина втиснулась между ними. На этот раз молчание длилось долго. Иван Александрович, отвернувшись, смотрел в окно на льющуюся по стеклу воду. Василий Петрович неловко переминался.
– Что ж, спасибо, вы свободны, – донеслось до него от окна.
– А что будем делать?
– Звонить, – Иван Александрович обернулся к нему. – На киностудию. Я вас позову.
Помощник вышел. А Иван Александрович, постояв еще у окна, наконец медленно отошел от него. Сел за стол. И, подняв трубку, стал набирать номер.
За окном косо и тяжело летела стена дождя. Мостовые кипели. Капли с сильным дробным стуком грохотали по стеклу. Тра-та-та-та-та… раздавалась короткая очередь. Это ветер мятущийся нервно барабанит скользкими пальцами…
– …Вы что, с ума сошли? – грозно прорычала трубка. – Да мне голову снесут, если я сунусь с такой просьбой…
– Если мы не попадем на студию, то расследование вести дальше бессмысленно. Его «похоронили» люди с киностудии…
– Знаете, дорогой Иван Александрович, вы слишком пристрастны к миру. Что значит похоронили? У вас есть доказательства, улики? Ведь неизвестно, кого похоронили. Вы сами сказали, что похоронили на самом деле вас, ха-ха-ха… Мне, думаете, нравится, когда пропадают мои сотрудники? Но с киностудией особый счет. Она сверхсекретна. Понимаете? Да вы же знаете все сами, а тратите мое время…
– Кто разрешает вход?
– Черт его знает. Кто-то в самом верху. Но ведь у них ни черта не разберешь. Правая рука не знает, что делает левая… А какова ваша версия всего этого дела? Вы же толком ничего не рассказали.
– Думаю, что мой помощник узнал, либо знал лишнее, от чего кому-то могло не поздоровиться. Его решили убрать. И убрали. Довольно издевательским в наш адрес способом. Вопрос здесь заключается в том, кто это может себе позволить сейчас? Это ведь не какая-то шпана…
– Вы думаете, он знал что-нибудь о ком-то с киностудии?