Творцы апокрифов [= Дороги старушки Европы]
Шрифт:
– В какой-то степени да, – осторожно подтвердил Франческо, терпеливо дожидавшийся новой возможности вступить в разговор.
– Отлично! Гай, как не жаль, но тебе придется позабыть про твое возвышенное воспитание вместе с прочей ерундой и начинать срочно осваивать азы сложной науки вранья. Иначе нам всем конец. Итак, запоминай: если дело складывается не в твою пользу, тебя зажали в угол и жизни тебе осталось от силы на сказать: «Господи, прости!», что надо делать?
– Вести себя так, будто главный здесь – ты, – вполголоса проговорил итальянец. – Делать вид, будто тебе известно все, о чем думают и говорят твои враги, и ты в любой миг можешь справиться с ними.
– Слушай мальчика, он изрекает совершеннейшую истину, – хохотнул Мак-Лауд. Гай закатил глаза, но вступать в спор не решился. – Теперь глянем на наше
– Не знаю, – растерянно сказал сэр Гисборн. – Наверное, придется расстаться с бумагами… Да, но что мы скажем дома, в Лондоне? Выходит, сундуки, лоншановы они или нет, отдавать нельзя. Как же тогда мистрисс Уэстмор?
– Придется крутиться, как червяк на крючке, – Дугалу, казалось, даже нравилось придумывать себе и компаньонам новые трудности вдобавок к имеющимся. – Надеюсь, вы поняли главное: мы не станем менять архив на женщину. Придется любым способом убедить наших соперников, что мы не шутим и, не моргнув глазом, пожертвуем мистрисс Уэстмор. Да не корчите таких страдальческих рож, ничего с ней не случится! В нынешней заварушке она теперь самый важный человек. Без нее невозможны никакие переговоры. Если нам немедля не предъявят ее, живую и здоровую, они и клочка бумажки из этих сундуков не получат, неужели не понятно? Когда мы ее увидим и побеседуем, тогда будем соображать, как быть дальше. В крайнем случае сунем им в зубы часть архива – авось подавятся.
– По-моему, будет лучше, если нам удастся создать впечатление, что мы не располагаем этими бумагами, – задумчиво проговорил мессир Бернардоне-младший, шестым или седьмым чувством угадав, что с этого мгновения его безмолвно включили на равных правах в компанию. – Например, что мы заранее спрятали их в определенном месте, которое откроем только при выполнении наших условий…
– Или не откроем. Правильно! – одобрил Мак-Лауд. – Для правдоподобия помашем у них перед носом несколькими листами… Гай? Эй, что с тобой?
– У меня от ваших коварных замыслов уже голова кругом идет, – честно признался сэр Гисборн. – Я понимаю, что вы правы и что иногда приходится действовать… скажем так, не вполне законно. Однако все эти рассуждения о допустимости лжи…
– Не бери в голову, – отмахнулся Дугал. – Понимаешь, если бы можно было обойтись без излишней словесной чепухи, я бы только порадовался. Но такое уж у нас везение. Придется потерпеть. Мне, сам понимаешь, особого доверия никто не окажет, так что большинство разговоров падает на тебя. Мистрисс Изабель трудно назвать прекрасной девицей, но вытащить из неприятностей ее необходимо.
– Не спорю, – вздохнул Гай. – Просто сомневаюсь, что у меня получится.
– Почаще напоминай себе, что в противном случае не видать нам никакой Палестины, как своих ушей, – с некоторым злорадством посоветовал компаньон. – Мы же тут, считай, никто. Чужаки в чужой стране, сгинем – ни одна живая душа не вспомнит. Я-то давно привык, что могу полагаться только на себя…
– Похоже, я скоро тоже начну привыкать, – мрачно сказал сэр Гисборн. Франческо посмотрел на них обоих извиняющимся взглядом, словно хотел попросить прощения за то, что невольно послужил причиной всех обрушившихся на компаньонов неурядиц, и начал собирать разлетевшиеся по всему столу пергаменты, снова перевязывая их шнурками и укладывая обратно в сундук. Гай рассеянно взял резную шкатулку, повертел в руках, открыл – ее выстеленная темно-лиловым фетром внутренность пустовала. Какую бы книгу не предполагалось сюда поместить, сейчас она находилась где-то в ином месте. Не исключено, конечно, что шкатулка сама по себе представляла ценность. Еще бы, желтоватая кость диковинного животного из Полуденных стран, покрытая мелким резным узором из переплетающихся иззубренных листьев, тонких веток и цветочных головок могла быть очень высоко оценена любителями редкостей. Сэр Гисборн не знал, когда и где могли сделать такую вещь, и тихонько спросил Франческо. Итальянцу хватило одного пристального взгляда и нескольких быстрых поглаживаний по бокам и крышке:
– Ромейская работа, около пятидесяти или шестидесяти лет назад. Кость лишь
– Она принадлежала мистрисс Изабель? – почему-то сорвалось с языка у сэра Гисборна. Франческо немного подумал, вспоминая, и покачал головой:
– Не знаю. Во всяком случае, раньше такой вещи я у нее не видел.
На следующее утро они покинули гостиницу «Конь и подкова», а вслед за ней и Тулузу, с ее домами розового камня, воздухом, в котором витал тающий аромат минувшего празднества, и неведомыми любителями подкидывать замысловатые загадки. Дорога в графство Фуа, как заранее выяснил Мак-Лауд, была одной их трех, что начинались от Старых ворот столицы. Раздумывать над тем, кто будет ожидать компаньонов в указанном месте, не пришлось: в жидкой лужице тени под старым искривленным тополем терпеливо скучали двое – пегий мул в сбруе с вылинявшими кисточками, и его владелец, казавшийся столь же неотъемлемой частью пейзажа, как растрескавшиеся от жары камни и чахлая зелень. Увидев явившуюся на место встречи компанию – троих верховых при трех заводных лошадях, он равнодушно и длинно сплюнул, взобрался на костлявую спину своей скотинки и потрусил вверх по пыльной дороге, даже ни разу не оглянувшись, чтобы проверить, следуют ли за ним остальные.
* * *После Лиму потянулись ставшие уже привычными невысокие, изрезанные ветрами и прокаленные солнцем коричнево-охристые горы с гребнями, похожими на отточенные лезвия ножей. Вдалеке по правую руку воздвигся неприступный на вид пик со снежной вершиной, кратко поименованный проводником «Карду». Точно для соблюдения симметрии, впереди, в направлении полуденного восхода замерцали отблески на ледяных выступах еще одной горы, окруженной черными утесами – Бланшфор и соседствующих с ней отрогов Рокко-Негро. Путники миновали еще один городок, чьи приземистые домишки лепились к неприветливым рыжим скалам, Алье-ле-Бэн, который мог даже похвастаться такой роскошью, как бенедиктинский монастырь и резиденция здешнего епископа. Франческо, задумчиво обозрев теснившиеся под защитой каменистого холма неказистые здания, предположил, что тут, наверное, самое захудалое аббатство во всей области, куда сюда ссылают в наказание согрешивших священнослужителей. Гай мысленно с ним согласился: местечко в самом деле мало походило на воплощение земного рая. Летом жара, зимой пронизывающие холодные ветры с гор, и во все времена года – унылые окрестности, еле-еле оживляемые тусклой зеленью во впадинах гор.
– Кажется, я догадался, куда мы едем, – заявил Франческо на следующий день после ночевки в Алье-ле-Бэн. Путешествовать в этих краях, как выяснилось, можно только с рассвета до часа третьего, а затем с девятого часа до наступления сумерек, иначе рискуешь если не изжариться заживо, то замучить лошадей. Потому самое жаркое время дня отводилось под отдых, а если удавалось найти подходящее укрытие с тенью, то привал считался просто роскошным. Кстати, через два или три дня пути компаньоны начали привыкать к горькой воде местных ручьев, хотя лошади по-прежнему отказывались ее пить. – Мне повезло: я познакомился с монахом из Алье, сборщиком милостыни, и расспросил про здешние края. Он сказал, что лиг через пять в Од впадает ее восходный приток, Риальса, а выше по течению Риальса сливается с еще одной рекой, Бланш или Бланк. Между тремя реками тянется большое возвышенное плато, на полуночном восходе которого стоит гора Бланшфор. Тамошние места получше здешних, в них больше воды и зелени. Там расположены замки местной знати – около двух десятков укрепленных крепостей. Сдается мне, что именно туда мы и держим путь, потому что больше некуда, разве что через горы, в тамошние королевства мавров…
– Где мы нужны, как лошади пятая нога, – заключил Мак-Лауд. Компания сидела у входа в пещерку под скальным выступом и смотрела вниз, на участок относительно плоской земли, поросший серовато-зеленым бурьяном, где бродили расседланные лошади и мул проводника. Сам проводник, завернувшийся в изрядно облысевшую шкуру неведомого зверя, храпел под шелестящей на ветру дикой сливой. На первый взгляд, старик дрых как убитый, но путешественники уже усвоили, что он обладает чутьем дикого животного, безошибочно подсказывающего ему, когда наступает подходящее время для продолжения пути. – Нечто в этом духе я и предполагал. Жутковатые здесь места, правда?