Творцы апокрифов [= Дороги старушки Европы]
Шрифт:
– Френсис, ты хочешь несбыточного, – убежденно заявил шотландец. – Мечты хороши до тех пор, пока остаются мечтами. Кстати, если мне не изменяет память, твои соотечественники недавно выдумали якобы надежнейшее средство распознавать истинно верующих и скрывающихся еретиков. Это, как его?.. Inquisitio.
«Расследование», – мысленно перевел сэр Гисборн латинское слово и нахмурился, пытаясь вспомнить, где ему уже доводилось слышать подобное. Кто-то из придворных принца Джона, вернувшихся с материка, рассказывал о небольших собраниях ученых монахов, разъезжавших по поручению папы Римского по полуночным областям Италии и устанавливающих подлинность обвинения в еретичестве или колдовстве. Помнится, рассказчик высмеял святых отцов, утверждая, что в суде, на котором он присутствовал, обвиняемый без труда доказал свою невиновность,
– Единственное, за что я благодарен покойному Старому Гарри, в кои веки сумевшему прислушаться к чужим советам – он не допустил явления этих inquisitios к нам на Остров, – продолжал разглагольствовать Мак-Лауд. – Дела Англии – только дела Англии, и никого более они не касаются.
– Кто такой Старый Гарри? – подал голос Франческо.
– Король Британии Генрих Второй, что умер осенью прошлого года, – объяснил Гай. – Теперь у нас правит его старший сын, Ричард.
– Про короля Риккардо я слышал, – кивнул Франческо и осторожно добавил: – Говорят, он хороший воин, однако в делах политических ему пока не удалось отличиться. Я не сказал ничего, задевающего ваше достоинство? Если да, то прошу прощения. В моей стране как-то не сложилось преклонения перед королевской властью. Скорее всего потому, что у нас пока не нашлось человека, способного объединить всю страну под своей рукой. Хотя Фридрих Германец последние двадцать лет отчаянно пытается стать новым императором единой Римской Империи.
– Вы, не зная того, едины с его сородичами, – недовольно сказал Гай, ткнув большим пальцем в компаньона. – В его стране, насколько я знаю, борьба за власть и насильственная смена правителей тоже относится к излюбленным занятиям. Когда же их бешеным кланам надоедает грызться между собой, они немедленно затевают небольшую войну с нами.
– Должны же мы как-то развлекаться, – с наигранным возмущением отозвался Дугал и многозначительно погладил торчавшую из-за правого плеча рукоять клейморы. Франческо переводил растерянный взгляд с одного попутчика на другого, решая, вспыхнет ли сейчас серьезная ссора или господам рыцарям угодно таким образом подшучивать друг над другом. – Впрочем, я давненько уже не показывался домой, и не знаю – вдруг мои сородичи смирились с такой вещью, как подчинение сассенахам?
– Зря надеешься, – буркнул Гай. – У вас теперь имеется ваша драгоценная независимость, пользуйтесь ей, сколько влезет… если только Ричард не надумает отменять решения покойного Лоншана.
– На ближайший год-два Ричарду и без нас вполне хватит забот, – самоуверенно заявил шотландец. – Новый канцлер, Годфри Бастард, и принц Джон кажутся достаточно сообразительными, чтобы не пинать спящую собаку. Так что еще посмотрим, кто останется победителем в этой битве.
– Посмотрим, – согласился сэр Гисборн, решив не продолжать спор, грозивший затянуться до бесконечности. – Расскажи лучше, где тебя угораздило познакомиться с последователями еретических учений и что из этого вышло?
– В Италии, конечно, – Мак-Лауд состроил искреннее недоумевающую физиономию и злорадно добавил: – Самый цветущий рассадник ересей именно там, а не в Лангедоке.
– Зря вы так, мессир Дугал, – протянул обидевшийся Франческо. – Да, моих соотечественников трудно назвать смиренными овечками, но…
– Кто у нас самый прославленный возмутитель спокойствия за последние полсотни лет? – перебил его Мак-Лауд и сам ответил: – Арнольд из Брешии, само собой. Ты же не будешь спорить, что он итальянец?
– Да, родился он в Брешии, итальянском городе, но учился во Франции, – возразил Франческо. – Если же вы собираетесь припомнить Вальденса, так он из Лиона, который к Италии не имеет ни малейшего отношения!
– Однако началось все с вас, – стоял на своем Дугал и, повернувшись к слегка недоумевающему попутчику, разъяснил: – Самого знаменитого Брешианца я, конечно, уже не застал, о чем немного сожалею – говорят, он мог своими речами убедить даже камень. Его вздернули в Риме ровно тридцать пять лет назад, труп спалили, пепел развеяли над Тибром, дабы последователи не устроили из могилы места паломничества… В общем, дело обстояло так: однажды к отряду, в котором мне довелось служить, примкнуло несколько десятков человек, называвших себя учениками Арнольда. Мы тогда воевали с Фридрихом, и эта компания почитала
– Даже самое праведное учение искажается до неузнаваемости, попав в руки неразумных последователей, – с грустью заметил Франческо. – Хотя Арно Брешианский сам был не без греха и, возможно, заслужил столь суровое наказание. Когда его учителя, Абеляра из Клюни, призвали раскаяться в проповедуемых им заблуждениях…
– Не того ли Питера Абеляра, которого столь невзлюбила семья его дамы сердца? – Гаю довелось слышать обрывки сей печальной истории, хотя упоминаемые Франческо события происходили добрых пятьдесят лет назад, как раз перед началом Второго Крестового похода.
– Именно того, – утвердительно кивнул Франческо. – Так вот, Абеляр признал свое учение ошибочным… или, по крайней мере, сделал вид, что признал – кому хочется на старости лет испытать на себе неприязнь Церкви? Лучший же из его воспитанников, Арно, предпочел остаться при своем мнении, с шумом покинул Клюни и вернулся на родину. Там его вынудили смириться, но ненадолго – в Риме вспыхнуло восстание против тогдашнего папы, Арно оказался в числе вожаков, для подавления мятежа из Германии спешно призвали императора Фридриха… Чем все закончилось, объяснять, думаю, не надо. Что же до Вальдеса…
– Что же до Уайльденса, – перебил Мак-Лауд, – то вкратце суть его истории – на мой незамысловатый взгляд, самого яркого подтверждения тому, что любые изначально благие намерения не приводят ни к чему хорошему – такова. Лет двадцать тому жил в славном городе Лионе ничем не примечательный купец, торговал тканями, слыл процветающим и уважаемым человеком. В один прекрасный день он вдруг решил заделаться знатоком Писания, а поскольку не слишком разумел грамоте, нанял свору бедствующих студентов, быстренько переложивших для него Библию с латыни на понятный язык, и принялся изучать написанное вдоль и поперек. Завершилось его чтение тем, что он бросил свое дело, разделил имущество между женой и детьми, взял посох и отправился призывать мир к апостольской бедности. Вскоре за ним таскалось изрядное количество сброда, гордо именовавшего себя «лионскими бедняками». Они даже добрались до Рима и потребовали от папы грамоты на дозволение создать свой собственный орден и проповедовать по городам. Прелат, беседовавший с ними, назвал их невеждами, посоветовал разъехаться по домам и не морочить более головы честным людям. Никакой грамоты они, разумеется, не получили. Уайльденс смертельно оскорбился тем, что его лишили возможности стать новым святым Бенедиктом, заявил, что отныне порывает с отвергнувшей его Церковью, и подался в горы Полуночной Италии. Я слышал, там до сих пор полно его сторонников и последователей, вальденсов, что убедительно доказывает: возня с книгами не доводит до добра. Послушай доброго совета, Френсис, бросай свои мечтания об университетах, и вперед, сражаться с неверными!
Франческо искоса глянул на развеселившегося попутчика, явно обдумывая острый ответ, но сдержался и промолчал. Гай счел необходимым вмешаться:
– Мессир Бернардоне, вы же понимаете, что на самом деле мы так не считаем. Только, по-моему, изучение книг лучше оставить монахам и ученым докторам, потому что вряд ли в них отыщется нечто, полезное для нас, обычных людей. Купец Уайльденс решил стать книжником и закончил жизнь с позорным клеймом ересиарха. Неужели вам хочется повторить его путь? Нет, я не говорю, что человек не должен добиваться от жизни чего-то большего, и что вы обязаны всю жизнь проторчать за прилавком или в разъездах по делам какого-нибудь торгового дома. Но, как мне кажется, учеба – не самый лучший способ сделать карьеру и прославить свое имя.