Твой пока дышу
Шрифт:
– Красиво, но трещит по швам с самого начала, – пытаюсь деликатно выразить сомнение, приняв всю скверность своего положения. – Звонки Солнцева сто процентов подошьют к делу.
– Отлично, – самодовольная рожа, преисполненный достоинством тактический отход. Просто, сука, поднимается и делает шаг назад, чтобы я не мог до него дотянуться. И одно это приготовление начинает неслабо так подбешивать. – Он позвонил мне, я дал ему твой номер для связи.
– И как ты это устроил? – продолжаю корчить из себя следователя.
– Он позвонил мне, – повторяет медленно, как для конченого
– То есть, вы с ней поддерживали связь? – хриплю вопрос, от которого начинает кипеть кровь.
– Блядь, Куманов, не тупи… – тянет с отвращением, резко перестав выделываться и строить из себя рубаха-парня. – Я следил за её жизнью. Разумеется, следил, как иначе?! Вообще непонятно с какого перепуга вы все решили, что она способна сама за себя постоять!
– Следил и не подкатил? – давлю взглядом исподлобья.
– Только ты на столько слеп, что не видел, как она от тебя тащилась, – отбивает злобно. – Лечись, блядь. Выздоравливай. Дятел…
Что?..
Голова заходится адскими пульсациями, пытаясь свести воедино полученную информацию. Наполняется обрывками из прошлого, выворачивая наизнанку, казалось бы, железобетонные факты, но получить полную картину не удаётся: в палату сразу за Панфиловым проходит незнакомый мужик и, поздравив с возвращением с того света, начинает топить вопросами, над которыми приходится думать, прежде чем ответить.
За ним – следующий. Вопросы те же, формулировки другие, мозг разгоняется по максимуму, фильтруя речь самым тщательным образом.
За ним – медсестра с капельницами, уколами и стаканчиком с таблетками.
Перерыв на короткий беспокойный сон и повторение экзекуций до самой ночи.
К моменту, когда меня наконец-то оставляют в покое, нет сил уже даже на то, чтобы отлить самому: приходится тыкать на кнопку и вызывать сердобольную медсестру, весь день шипящую на моих истязателей. Просто отключаюсь, просто воскресаю в муках утром, получаю свою дозу лекарств самыми разнообразными способами и принимаю очередных гостей.
Три дня эта свистопляска продолжается, мобильного нет, как и ни одной знакомой физиономии, даже следователи и те каждый раз разные, пока, наконец, не появляется Мот.
– Слава яйцам… – выдыхаю, когда он вразвалочку проходит в палату.
– Думаешь, тебе херово? – любопытничает, заталкивая руки в карманы. – Я вахтой с Чекалиным поменялся, чтобы на твою рожу сгонять посмотреть. Шесть часов на дорогу, шесть минут с другом.
– Вахтой? – сглатываю, чувствуя, как позвоночник пронизывает холодом.
– Вахтой, вахтой… – поддакивает Мот ехидно. – Глебушка-то словно в воду канул. А у нас на всех две с половиной беременные, две истерички и шестеро спиногрызов всех возрастов. И только одна бабушка, у которой почему-то хватает нервов весь этот балаган выносить. Живём все на даче одной большой дружной семьёй. Может и не обязательно, но чёрт его знает, что он там выяснить успел, а по отдельности,
– Блядь… спасибо, что траванул. Огромное человеческое спасибо! Мне что прикажешь делать?! – срываюсь на рык, садясь в кровати, но тут же падаю обратно, кривясь от боли.
– Да не рыпайся ты… – не выносит друг моих страданий. – Я так… мобилу тебе привёз, короче. Сказали – можно. Твоя, между прочим. Линда в рисе три дня сушила, но каким-то чудом реанимировала. Заряжена, шнурок оставлю.
– Лерка? – спрашиваю после паузы, прокручивая трубу между пальцев.
– Вот вообще не до неё было, – огрызается Матвей, силой вбивая зарядку в розетку. – Без понятия где, без понятия жива ли, но в твоей утопленной тачке только какой-то хмырь. А, да, кстати, твою тачку утопили.
Быстро и чрезвычайно иронично повествует об их с Линдой заплыве, демонстрирует проседь в висках, которая, вообще-то, и раньше была, но, выговорившись, заметно расслабляется.
– Ясно, не заводись… – иду на мировую. – Через три дня должны выпустить. Заберёшь?
– Заберу, – хмурится, протягивает лапу и отчаливает.
Включаю мобильный и, пока он загружается, мысленно возвращаюсь к финалочке Панфилова, но тут же блокирую все умозаключения. Запрещаю себе радоваться. Приказываю сердцу угомониться. Всё это – прошлое. Абсолютно всё. Не собираюсь погружаться в эту мутную зыбкую топь, не собираюсь казнить ни себя, ни её за все опрометчивые шаги, за все недомолвки, за все причинённые обиды, за всю боль, за все разочарования. Нет никакого смысла в том, чтобы перебирать грязное бельё.
Три дня как на иголках. Встаю уже, хожу, болит ещё, но не критично, бывало сильно хуже, голова полностью занята планами на будущее, притупляя все физические неудобства. Пробовал выклянчить выписку, но был невежливо отправлен в палату вместе с настоятельной просьбой не разгуливать по коридорам в одной простыне на бёдрах.
Линде не звонил намеренно. Каждый день отправлял только одно сообщение, утром, с просьбой прислать видео с дочкой. Получал и весь день крутил на повторе, разглядывая мельчайшие детали. Ловя случайные отражения своей красавицы в зеркальных поверхностях.
Откровенно психовал всю обратную дорогу.
Был готов к тому, что мне дадут пинок под зад, снабдив ключами от хаты и угрозами добить, если посмею явиться, пока Глеб жив. Был готов к тому, что дочь испугается, увидев мою всё ещё разноцветную рожу, был готов к тому, что попросту не узнает. К тому, что Линда отправит её ко мне, дождётся, пока я подхвачу на руки, и просто скроется в доме, не сказав даже слова приветствия, готов не был.
Кнопка обрадовалась. Задорно смеялась, когда подкидывал и пыталась смыть «гязь» с лица, когда я выдохся, просто посадив её на руку.