Твой последний шазам
Шрифт:
В окно яростно долбилась муха. Она так отчаянно и призывно жужжала, что мне пришлось встать. Рассохшиеся деревянные рамы с облупившейся белой краской и паутиной сто лет никто не открывал.
Кое-как вытянула тугую верхнюю защёлку, с силой дёрнула на себя внутренние створки. Стёкла опасно задрожали. Однако наружу окно распахнулось легко, и счастливая муха исчезла среди густой зелени яблонь.
В комнате всё ожило. Взметнулись с потолка остатки пыли, затрепетали на ветру тонкие паутинки, по стенам забегали отражающиеся
От мысли о том, что Амелин преспокойно спит себе за стенкой, и мне больше не нужно волноваться и искать его, я, на миг почувствовав себя Петровым, улыбнулась. Всё же здорово, что мы вчера остались.
Солнце заливало дорожку и повсюду порхали бабочки.
Тогда в Капищено мы не понимали, что нам было хорошо. Один только Амелин понимал. А я его не слушала.
Босиком, на цыпочках по чисто вымытому полу я прокралась через большую пустую комнату с двумя кроватями по обе стороны от окна.
Лёха с Якушиным валялись на них под белыми простынями, как два трупа. Один на спине со сложенными на груди руками, другой лицом вниз, вытянув руки вдоль тела.
В воздухе стоял устойчивый запах перегара. Одежда обоих беспорядочным ворохом была свалена на единственном стуле под окном.
После того, как я помыла полы, а они собрали и расставили кровати, Якушин вдруг понял, что он уже никуда не уедет. Мы поужинали остатками винегрета и варёной говядиной.
Во время еды Лёхе всё же удалось раскрутить Сашу на сопернический спор насчёт Алёны.
И пока мы с Костиком болтали, сидя на крыльце, они, прихватив начатую бутылку водки, умотали, а вернулись, когда я уже спала. Очень громко топали, возбуждённо разговаривали и никак не могли успокоиться.
На улице стояло предчувствие очередного жаркого дня. От земли поднималось тепло, листья, нагреваясь на солнце, блестели, воздух ещё был свежий, но уже не лёгкий.
Входная дверь Амелина оказалась заперта, и я отправилась во двор.
Прошлась по дорожкам, понюхала цветы, поела смородину и крыжовник, заглянула в теплицы. Листья на огуречных лозах пожухли, но на них было полно хорошеньких зелёных огурчиков. А в соседней теплице огромными гроздьями краснели помидоры.
Только земля везде была очень сухая. Когда бабушка Амелина сажала всё это, наверняка не могла и подумать, что заботиться о них будет некому.
Я нашла шланг и отправилась искать вентиль, как вдруг между кустов возле забора увидела плоское, сморщенное лицо.
— Хочешь, Тонечка, яички свеженькие? — послышался скрипучий женский голос. — Прямо из-под курочки… Полчаса назад достала. Тёплые ещё.
— Откуда вы меня знаете? — я едва справилась с удивлением.
Пожилая маленькая женщина с кудрявым пухом седых волос вокруг головы сдавленно хихикнула.
— Да, как не знать? У нас тут все тебя знают. Валентина всё про тебя рассказывала. Какая ты красавица и умница. Как в больницу к Костику ездила и как
— А как вы поняли, что я — это я?
— Не так уж и много девочек с красными волосами могут оказаться по соседству. Так что? Дать яички?
— Ну, можно, — я не знала местных порядков, а те продукты, что оставались у Амелина в холодильнике, трудно было назвать свежими.
Женщина подсказала, где включить шланг и, пока ходила за яйцами, я успела полить обе теплицы.
— Ну, как там он? — она передала миску с яйцами через забор. — Так некстати всё это получилось. Мальчик ещё от горя не отошёл и тут на тебе. Этот Гришка сам хорош был. Всех допекал. Рано или поздно что-то да случилось бы. Так что передай Костику — я его не осуждаю.
— Вы что, думаете, это он сделал?
— Раз люди видели, значит, он. И потом, говорят, Гришка со своими прихвостнями над Милой хорошенько поиздевались. Вот и вступился за эту обормотку. Столкнул парня на свою голову. Ведь у него уже было такое.
— Что вы выдумываете? Никого он не толкал. Мало ли что было. Теперь на него все несчастные случаи вешать?
Женщина многозначительно покивала.
— Вот-вот. Именно так я тебя и представляла.
— Вы вообще знаете, что такое презумпция невиновности?
— Вообще-то знаю, милая, я в советское время юридический факультет окончила.
— Тогда с какой стати обвиняете человека, чья вина не доказана?
— Знаешь ли, у нас тут свои презумпции. Есть, например, Валёк, он как напьётся, так давай всем штакетник из заборов выламывать, а есть Стас — с кем поругается, свиное дерьмо под дверь подкладывает. И когда мы находим лепешку на крыльце или видим сломанный штакетник, никакой суд нам не нужен.
— Спасибо за яйца.
Продолжать разговор было бессмысленно. Я нашла на грядках пустой пластиковый таз и собрала в него огурцы и помидоры.
А когда вернулась, на амелинском крыльце стоял мокрый Лёха в трусах и сухой, полностью одетый Костик.
— О! Это что? — Лёха сунулся в миску с яйцами, потом в таз. Схватил помидор и, обливаясь соком, запихнул в рот целиком. — Доктора-то походу лечить нужно.
Утёрся локтем.
Лёха, в отличие от Петрова, не искал «прекрасных» моментов, он просто каждую секунду жил так, будто всё кругом создано для него.
— Соседка яйца передала. Тёплые ещё, — я показала Амелину миску.
Но он, даже не взглянув, смотрел не отрываясь на меня.
— Поверить не могу, что ты здесь. Проснулся — решил, что приснилось.
Сделал шаг навстречу, но Лёха шутливо встал между нами.
— Может, позавтракаем для начала?
— Яйца ещё тёплые, представляете? — я взяла одно. — Кость, а давай положим его куда-нибудь греться и у нас будет цыплёнок?
— Ты, что? — испуганно шарахнулся он. — Даже не упрашивай! Завести цыпленка — это огромная ответственность.