Твой сын, Одесса
Шрифт:
Яша шагнул в темноту и нащупал руку Чикова. Рука была холодная, влажная и вздрагивала, будто через нее пропускали ток. Яша сжал ее до боли в собственных пальцах:
— Бежим наверх, посмотрим бомбежку. Мигом!
Ни Алексей, ни Саша ему не ответили. Во дворе все замерло. Будто ночь прижала всех к земле, укрыла своей темнотой от опасности. Но Сашина рука продолжала вздрагивать, и Яше показалось, что товарищ плачет. Он одновременно толкнул одной рукой дверь мастерской, а второй рванул за собой Сашу:
— Ну! Наверх! Мигом!
Первый взрыв громыхнул, когда они были уже на четвертом этаже.
— Слишком темно, — пыхтел сзади Яши Алексей. — Им сверху ничего не видно. Надо бы хоть одну ракету дать, чтобы бомбили прицельно… Или поджечь что-нибудь.
— Поджечь? —
Ударом ноги он распахнул дверь на заваленный снегом балкон. В лицо ударило холодным ветром. Небо было исполосовано огненными трассами. За домом, в стороне порта, полыхало зарево, и снег на крышах был красным. В соседнем доме со звоном посыпались стекла. У Яши так сильно стучало сердце, что, казалось, оно тоже рассыплется на тысячи осколков во время взрыва очередной бомбы.
И вдруг Яша подумал: а что, если разбомбят дом, в котором живет предатель, и того тяжело ранит? Сможет ли он, Яша, стрелять в тяжелораненого? Или если Садовой попадет в госпиталь? Попробуй тогда к нему добраться!.. Яша не обращал внимания на то, что совсем близко покрывало снега вспарывалось осколками зенитных снарядов. Он забыл о своей безопасности, о Саше и Алексее. Он думал только о Садовом и при каждом взрыве спрашивал себя, не упала ли бомба в районе Южной улицы, найдет ли он Садового целым и невредимым, когда кончится бомбежка.
— Пойдем, Яшко, бомбежка заканчивается, а после налета из-за патрулей трудно будет пройти до Южной.
Яше сперва показалось, что это он сам себе сказал. Но голос снова повторил эти слова. Это был голос, который уже произнес сегодня: «То, что должен совершить я, должен совершить я…» Яша снова нашел в темноте руку товарища и пожал ее.
Как нынче днем, как вчера и позавчера, на балкон, на крыши, на землю падали крупные, тихие хлопья. Только теперь это были серые хлопья пепла.
О том, что произошло дальше, Яша Гордиенко рассказал сам в документе, который и сейчас хранится в государственном архиве. Рассказал лаконично и скупо, короче не скажешь:
«…Я пошел с Сашей Чиковым, и мы застали Садового в трезвом состоянии. Я сказал ему, что видел Бадаева, который спрашивает, что делал Садовой все это время.
Садовой ответил, чтобы я передал Бадаеву, что на следующий день, около одиннадцати часов утра он будет ждать Бадаева на улице Нежинской угол Горького, и что доложит лично ему о своей деятельности. Так как Садовой настоятельно требовал, чтобы мы ушли от него, мы направились к выходу. Мы шли по длинному темному коридору мимо пустых квартир: я впереди, Садовой за мной, а Чиков последним. Вдруг я услышал, что Садовой что-то торопливо вынимает из брючного кармана. Я обернулся и выстрелил два раза в Садового.
Что касается Чикова, думаю, что он совсем не стрелял».
17. Шакалы из Галаты
Ленивый, как боярин, и жирный, как портовая крыса, начальник жандармерии подполковник Пержу брезгливо отодвинул ладонью налитую полковником Ионеску рюмку водки:
— Нет настроения.
Сообщение о разгроме немцев под Москвой испортило настроение не одному только Леону Пержу. Кто думал, что русские будут так сопротивляться! Заверял же Гитлер, что до зимних морозов большевики будут разбиты и война закончится… Говорил же Антонеску, что как только оккупируют Одессу, румынская армия получит отдых… И, кажется, все шло слава богу: Киев, Харьков, Орел, Ростов-на-Дону… вот-вот должны были прорваться к нефтяному Кавказу, со дня на день ожидалось падение Ленинграда и Москвы, и вдруг: гром с ясного неба — отборные дивизии фюрера отброшены на 250 километров, уничтожены в снегах Подмосковья.
На юге русские будто только и ждали этого: в канун Нового года высадились с моря и отбили города Керчь и Феодосию, а через несколько дней их корабли высадили десанты в районах Евпатории и Судака. Новое наступление на Севастополь провалилось…
А
Леон Пержу зябко поежился. Он вместе с начальником одесского отделения сигуранцы полковником Ионеску и начальником следственного отдела майором Ионом Курерару только что вернулся с совещания у генерала Гинерару. Собственно, Гинерару только председательствовал, указания давали начальник Одесского гестапо и представитель германского верховного командования при губернаторе Транснистрии. Они сообщили, что в Берлине обеспокоены и недовольны положением в Одессе, что имперское управление безопасности выразило свое сомнение в том, что румынские каратели своими силами справятся с красным подпольем и катакомбистами, и прислало в Одессу оперативную группу «Мертвая голова». Они потребовали усилить работу по отбору среди военнопленных и гражданского населения подлежащих уничтожению патриотов, жестоким террором запугать жителей города, создать диверсионные группы и «институт провокаторов» среди партизан. В заключение начальник гестапо заявил, что отныне во главе борьбы с катакомбистами становится оперативная группа «Мертвая голова», с которой румынским властям надлежит координировать все свои действия. В заключение немцы пригрозили, что если жандармское управление и сигуранца не справятся с задачей, то Леона Пержу не спасут больше его родственные связи с директором румынской секретной службы генералом Эудженом Кристеску, а бывшего деникинского контрразведчика Георгиу Ионеску — старые заслуги перед сигуранцей.
— Может быть, настроение господина подполковника поднимет рюмка отечественного коньяка? — заискивающе спросил Ионеску.
— Ну-и. Нет, коньяк тоже не поможет. Господин полковник обещал удивить каким-то сюрпризом.
— О! Вы нетерпеливы. Я уверен, что после сюрприза вы не откажетесь и от русской водки.
— Возможно, — пожевал толстыми губами Пержу.
Он никогда не заехал бы к этому проходимцу Ионеску, если бы тот не пообещал нечто такое, что может успокоить нервы и подать надежду на скорый успех в борьбе с партизанами. Ионеску тоже ни за что не пригласил бы к себе этого спесивого индюка Пержу. Но ему не терпелось похвастаться удачей. Тем более, что Ионеску рассчитывал: то, что узнает в Одессе Пержу, немедленно станет известно в Бухаресте, его родственнику генералу Кристеску — прямому и главному начальнику Ионеску. Ионеску подмигнул Курерару, выпил свою рюмку и взял с блюдца соленую маслину. Желтое, как пергамент, лицо полковника разгладилось, маленькие глазки хитро прищурились:
— Что ж, господин майор, не будем томить гостя…
В это время раздался телефонный звонок. Следователь по особо важным делам просил майора Курерару срочно принять его.
— В чем там дело? — раздраженно насупил брови Ионеску. — Пойдите разберитесь.
Курерару вышел.
— Так что у вас там за тайна, господин полковник? Нельзя ли меня посвятить в нее, не дожидаясь майора? — спросил Пержу, вынимая массивные золотые часы и давая этим понять, что у него, начальника управления жандармерии, нет времени для пустых разговоров.