Твоя постоянная

Эсель Рене

— Я — Дульсинея, — мертвым голосом выдавливает не то жена, не то любовница олигарха.

— Хорошо… Дульсинея, — с писком выдает мама. — Извините.

Достаю пустую тарелку, накладываю окрошку. В это время папа интересуется:

— А скажите, Дульсинея, где ваш Дон Кихот?

— Э-э-э…

Теперь окрошкой давится Саша.

— Он имеет в виду вашего мужа, — приходит на помощь. — Дульсинея Тобосская — возлюбленная Дон Кихота.

— Прекрасно, а я здесь при чем? Моего мужа зовут Степан.

— Ты уверена,

что им нужен экотуризм, а не повторное обучение в средней школе? — наклоняюсь к невозмутимой маме, которая к горе травы добавляет еще травы. Кажется, там какие-то сорняки с огорода. — И зачем ты положила туда листья одуванчика с подорожником?

— Это не я, — она негромко хмыкает. — Наша гостья из… Как их… Веганов. И не ест красные овощи. Огурцы кончились, остался только салат и прочая зелень в огороде, которую она выбрала в качестве основного блюда.

— Понятно.

— А насчет твоего вопроса… Труд сделал из обезьяны человека.

Глава 73. Саша

— Оу, какие милые чикен! — восклицает прилипшая ко мне Дульсинея. Хлопает в ладоши, затем, неловко взмахнув руками, на цыпочках пробирается за ограждающую курятник сетку.

Сан Саныч давится вечерней порцией зерна и недоуменно взирает на меня. Пожимаю плечами, мол, не понимаю, о чем он.

Куры живут в курятнике. Я привел. Чем недоволен лысый петух? Такая барышня пропадает. В перьях, стразах и со стремными розовыми помпонами на туфлях.

Как на навозе не полетела на таких шпильках, ума не приложу. А я еще про Лику что-то говорил. Моя бывшая невеста на фоне надутой копии Памелы Андерсон — кандидат философских и математических наук. Не меньше.

— Петушок! — взвизгивает Дульсинея и тянется к оторопевшему Сан Санычу.

— Кукареку! — беспомощно восклицает тот, после чего умоляюще косится на топор у меня в руках.

«Прости, чувак. Каждый сам за себя. Мое дело маленькое: зерна насыпать, водички подлить. Твое — с курами управляться», — отправляю мысленное послание лысому противнику.

Жалко его, ибо я чересчур жесток. Натравил Дульсинею на невинную скотину. Что поделать? Война есть война.

— А здесь что? Александр, где свет? — пищит довольная барышня и скрипит дверью курятника.

Глаза Сан Саныча наливаются кровью. Кожаное веко нервно дергается, острые когти впиваются в землю.

— Справа! — кричу под кипящим от ненависти взором петуха. Того и гляди разорвет бедолагу на тысячу лысеньких цыплят.

— Здесь ничего нет.

— Другое «право», — со стоном хлопаю себя по лбу. — Блядь, такое не лечится, да?

— Ко, — согласно кивает Сан Саныч.

Долго и задумчиво смотрим друг на друга. Из сарая доносится грохот, затем радостный визг и возмущенное кудахтанье. Но организованная преступная группировка с крыльями без главаря не лютует.

— Умеешь с женщинами обращаться? — морщусь и как

бы невзначай подбрасываю в воздух топорик.

— Ко-ко, — обиженно бухтит.

— Смотри, — наклоняюсь ниже. — Прискачет ее петух и нас с тобой в суп отправит. — Демонстративно втыкаю топор в торчащий из земли пень: — Я ничего не видел, а ты утром пустишь собрать яйца. Договор?

Сан Саныч едва не подпрыгивает на месте. Медленно расходимся в разные стороны, напряженно смотрим друг другу в глаза. Прямо как в старых фильмах про ковбоев. Я пячусь к калитке, он — к сараю.

Считаем, что у нас перемирие. Временное!

Торжествующее кудахтанье петуха в сопровождении криков и отборного мата догоняют меня уже на террасе. На секунду сочувствую Дульсинее. У меня до сих пор саднят царапины от клюва и когтей.

Впрочем, Сан Саныч умный. Фифе ничего не грозит. Погоняет немножко и отстанет.

На скрипучую раскладушку валюсь камнем от усталости.

Такими темпами Артем Денисович весь участок вспашет на мне, а я не приближусь к примирению с Марной. Некогда! Едва мы остаемся наедине, как мой зоркий тесть выдает очередное задание.

Со стоном переворачиваюсь на живот. Спина к ночи просто горит. Обожжённая солнцем кожа пульсирует от малейшего прикосновения. Еще облезу для полного счастья. Марина посмотрит на плачущее существо и испарится с тем идиотом-пилотом.

На хрен футболку снимал? Артем Денисович, главное, не остановил. Только прыгал рядом радостный.

В голове всплывает сцена недавней близости. Приятное покалывание касается пальцев, а в груди разливается солнечное тепло.

Не было у нее ничего с этим козлом. Смотрела, как сладкоежка на торт. Только не облизывалась. Но потом гордо махнула хвостом и ушла, обдав наркотическим ароматом апельсинового печенья.

Марина любит меня.

В паху сводит от желания окунуться в рыжие кудряшки. Член у меня передовик, сука. Пошевелиться не могу, дышать больно, а он стоит колом, как часовой на параде.

Скрип половиц заставляет со стоном уткнуться в подушку.

— Артем Денисович, бога ради, завтра сделаю. Не могу больше, сдохну сейчас, — едва ли не всхлипываю жалостливым тоном, на который способен. Затыкаюсь, когда ноздри щекочет аромат цитруса, а на языке растекается нежная сладость.

— Мари? — приподнимаюсь на локтях. — Лисеночек...

Тут же падаю носом в подушку. Маленькая ладонь скользит между лопаток и прижимает меня к импровизированной кровати. Шиплю от пронзившей спину боли.

— Солнышко, давай сегодня без БДСМ обойдемся, — с трудом вбираю воздух в легкие. — Я и без пыток расскажу...

— Помолчи, Левицкий, — шикает Марина. На сей раз не зло и не обиженно, скорее, смущенно. Будто все силы уходят на поддержку возведенного бастиона.

Внутренне ликую.