Ты будешь мой
Шрифт:
Поминутно спотыкаясь, захожу в купальню. По привычке стараясь не смотреть в зеркало, дёргаю рычажки и жму руны. Хорошо, что они зачарованы так, чтобы магия действовала, даже когда ей приказывает не-волшебница. На самом деле, моя неспособность колдовать создаёт большие неприятности. Например, я не могу пользоваться некоторыми видами бытовых артефактов. Или маме приходится их заколдовывать так, чтобы они меня слушались, что, к сожалению, не всегда удаётся. Некоторое время назад, когда я ещё только пришла в себя после несчастного случая с кругом силы, куда невесть зачем полезла, я надеялась, что магия во мне была, просто уснула. Но если верить маме, раньше я тоже колдовать не могла. Да, наверное: я не помню. Ничего не помню, кроме ближайшего полугода, когда мы переехали в столицу. До этого – туман. Тоже последствия круга силы. Вот, что бывает, если туда забредает «пустышка» вроде меня. Да, наверное, мне очень хотелось колдовать: что бы ещё я там делала?
В принципе, неспособность к магии – это нормально, я же полукровка. А такие, как мы – дети людей и фэйри – никогда не умеем колдовать. Жаль, ведь мама у меня очень сильная волшебница, она даже во дворце работает, в посольской палате. Про отца, вот, не знаю, мама никогда про него не рассказывала. То, что он был фейри, можно по моему лицу догадаться: у меня характерные для полукровок сглаженные черты и большие, выразительные глаза. А то, что «был» - это ясно, если поспрашивать маму. Она крепко не любит фэйри. Не презирает, как остальные, а ненавидит. Я представляю иногда красивую историю про неё и отца: он соблазнил её, может, даже победил (наверняка же был волшебником, фэйри ведь), она влюбилась, они вместе хотели сбежать в Гленну, но мама не предала дом и убила свою единственную любовь. Глупости, конечно, но это лучше, чем думать, что отец достался маме трофеем, или она вовсе его купила. Где ещё в Дугэле можно встретить фэйри?
Зато у мамы есть я, и я красива, как любая полукровка. Ну да, понятно: лицо – это от папы с мамой. А волосы, интересно, с какой стороны достались? Волосы у меня роскошные, иссиня-чёрные и длинные – до пола. Мама любит их укладывать, косы плести, цветами украшать. А я люблю, когда они распущенны, хоть и носить их тогда не очень удобно. Но мне всё равно нравится.
Но что-то я на себя опять засмотрелась. Вот, уже и мама стучит в дверь:
– Арин, завтрак ждёт!
Я пускаю воду погорячее и наскоро смываю с себя ароматное розовое масло. Закончив, вылезаю из ниши бассейна. Зеркало запотело, я наскоро тру его и так же наскоро натягиваю на себя домашний халат в два слоя. Нижний – белоснежная сорочка – липнет к влажной коже, верхний, ярко-синий, обволакивает меня как сгусток цветного тумана. Мама говорила, когда шила, что я буду похожа на ночную розу. Не знаю, как на розу, а на облако я во всём этом точно похожа.
Мама любит меня одевать и украшать. Всё говорит, что я очень красивая. Я знаю девочек, которые бы полжизни отдали за красоту, а меня, вот, она что-то не радует. Наверное, я неблагодарная.
На кухне мама разливает травяной тоник по кружкам, а за столом, нахохлившись, сидит Марк. Вот не спится ему, а! Его дом в другой части города – и не лень же каждое буднее утро вставать и провожать меня в школу?
– Ну наконец-то, копуша, - смеётся мама, а Марк захлёбывается настоем, увидев меня.
Мне каждый раз неловко, когда он краснеет и восхищённо на меня смотрит. Смешно сказать, но я общаюсь с ним уже второй месяц только по одной причине – не хочу расстраивать маму. Ей льстит почему-то, что за дочкой ухаживает «такой яркий мальчик, Арин, ты следи за ним, а то уведут». Уведут, как же! Когда Марку, старшекласснику-выпускнику, лучшему в классе, вздумалось обратить на меня внимание, его бывшая девушка Софи – тоже, кстати, полукровка – подкараулила меня в женской купальне. И вместе с подругами попыталась донести простую истину: «Держись от чужих мальчиков подальше!». Для лучшего понимания красавица расцарапала мне лицо, испортила юбку и искупала новую сумку. На следующий день я обнаружила Софи в кабинете директрисы, в слезах объясняющую своему отцу и моей матери, что исключаться из школы она не хочет, а меня знать-не знает. Подружек рядом не было, что я посчитала несправедливостью. Сочинённая тогда мной история о том, как я шла-шла и случайно свалилась с лестницы, утопила с горя сумку в купальне и постеснялась обратиться к лекарю, а самоотверженная старшеклассница мне помогла, вдохновила не только наших родителей с директрисой, но и саму Софи. Ладно хоть ума хватило меня поддержать. Софи потом явилась ко мне в гости (пока мамы не было), принесла торт, и мы дружно его съели. Обиду я не держу – зачем? Не поняли мы друг друга, бывает, а царапины на лице и так зажили, и сумка высохла. А юбка мне никогда не нравилась. Жаль только, что под конец посиделки моя новая подруга объявила, что Марк ей не нужен (действительно, кому нужны такие козлы?), и пусть он со мной теперь мучается. Я пообещала мучать изменника посильнее, но, конечно, ничего такого не сделала. Марка мне тоже жаль. Что, интересно, его привлекло – моё лицо, волосы, голос? Он сам красив, у него прекрасное будущее: отец хочет сделать его никак не меньше, чем королевским гвардейцем, а сам Марк мечтает служить на границе, что тоже весьма почётно. Он знает, что безразличен мне, но всё равно настойчиво пытается быть рядом. Я не понимаю, почему.
А вот маме он нравится. И она зовёт его зайти ещё, и наставляет следить, чтобы дочка не простудилась, а то на улице холодно. Вдобавок нагружает пирожками. Марк слушает вполуха, смотрит на меня, а я смотрю в окно. За окном солнце усердно шьёт облака.
Мне скучно.
Через полчаса мы выходим вместе на улицу. Марк торопится взять меня за руку (это его привилегия – касаться меня, и он очень часто её демонстрирует; слишком часто, на мой взгляд), бросает на плечо мою сумку и болтает, болтает, болтает. Его не волнует, что я не отвечаю и даже смотрю в другую сторону. Он самозабвенно рассказывает мне какие-то глупости, перемежающиеся восхищёнными заявлениями, что я очень красива сегодня – я и вчера была красивой, и позавчера. И поза-поза… Иногда мне хочется огрызнуться и сказать ему что-нибудь обидное. Но я не могу. Мне его жалко, и жалость сильнее злости.
Воздух горько пахнет туманом. Солнце прячется за белыми пока облаками, но всё равно ясно: дождю быть, и, скорее всего, после обеда. Но пока розово-золотые лучи расцвечивают каменные дома, отражаются в окнах, обливают светом садики камней. Громыхая колёсами по булыжной мостовой, мимо проносится пара деревянных повозок, на каждой из которых торчит двигательный кристалл. Он мерцает сине-зелёным, бросая на лица пассажиров гротескные тени. Я провожаю повозки завистливым взглядом: хотелось бы тоже иметь такую. И ведь мы с мамой можем себе это позволить. Но я не смогу управлять ею без магии, а заставлять маму каждый раз отвозить меня – верх себялюбия. Это из области размышлений: я хочу летать, подарите мне крылья.
А фэйри в Гленне, говорят, умеют летать…
Марк ловит мою руку – я тянусь поправить чёлку – и глупо улыбается. Как же грустно – он ведь такой… нормальный, когда не смотрит на меня и общается с другими. Но стоит мне оказаться рядом, будущий и наверняка блестящий ученик Военной Академии превращается в восхищённо воркующего голубя вместо сокола. Мне действительно его жаль.
– Арин, что с твоей рукой?
Я удивлённо рассматриваю собственные пальцы. А… Это я вчера отмывала краски с пола (которые сама же и опрокинула) и взяла в мамином кабинете не то средство. От мамы мне уже досталась порция причитаний. Сейчас ещё и от Марка достанется.
– Арин, ты не должна делать это сама! Наймите служанку…
…Ага, или купите раба. Ха-ха. Кроме того, что это запредельно дорого, мама терпеть не может фэйри. «Чтобы потом ещё и на ритуальные услуги раскошеливаться?» Пленные фэйри действительно очень недолго живут в рабстве. И стоят бешеных денег. Впрочем, услуги служанки, конечно, дешевле. Вот только ни одна из «домашних леди» не смогла поладить с мамой. После трёх или четырёх скандалов они сбегают и даже не требуют оплаты. Поэтому домом занимаюсь я. Без всякой магии. И я не жалуюсь – мне даже нравится. Хоть какая-то от меня польза, кроме смазливого личика и длинных волос. А руки? Ну и что.
– Идёшь сегодня на танцы? – интересуется Марк, по маминому указу нахлобучивая на меня свой плащ, как только поднимается ветер.
Я киваю. Да, конечно.
– Я провожу, - воодушевляется Марк.
Ну да. Естественно. Стоило ему узнать, что я занялась танцами – и он стал водить меня на занятия, как ручную собачку.
Порой мне очень, очень хочется встречать побольше людей вроде его Софи. Таких, которые бы кричали на меня, обзывали и вели себя плохо. Ежедневое восхищение и настойчивая любовь усиливают ежедневную же скуку. Именно поэтому я никогда не скажу маме про боль в ногах. И про кошмары. Хоть какая-то нотка беды в постоянном благополучии. То ли дело было, когда я только пришла в новую школу. Меня не любили, меня за косу таскали, мама пару раз приходила общаться с директрисой. А потом всё прекратилось. И не из-за директрисы. Боюсь, что из-за меня. «Ты добрая, Арин», - говорил заводила наших неслухов Дэйн, когда я выгородила его перед директрисой и помогла написать переходной экзамен на «отлично». «Ты добрая, Арин», - сказала бывшая королева класса Эвелин, когда я дала ей моё лучшее платье на выпускной вечер, а сама просидела тогда дома, делая вид, что маюсь от простуды. «Ты добрая, добрая…».