Ты пахнешь корицей
Шрифт:
Демоны меня дери, я забыл про ужин и Аську начисто!
— В следующий раз в ресторан пойдем в воскресенье, — пообещала Аська, обнимая меня, а потом стягивая ботинки и укутывая пледом.
Мне было нестерпимо жаль, что единственного свидетеля убили, а я не мог даже поделиться наработками с Эль Канте, потому что Миринг отыграется на сыне Командора.
— Что на работе? — Ася присела рядом.
— Всё запуталось ужасно, — я быстро очертил общую картину в нескольких слова. — И у нас нет свидетелей. Ни одного, — закончил я с огорчением.
— Вызовете
— У меня гениальная жена, — обнял я её за талию.
— И удивительно красивая при этом! — усмехнулась она. — Няня ушла, а Вика спит, между прочим, — с видом заговорщика сказала Аська.
— Одно но, я ненавижу видящих магов, — вздохнул я, нахально не понимая её намекающих на продолжение поцелуев и потемневшего от желания взгляда.
— Ничего, ты стерпишь присутствие одного мага, — прижала меня к себе Аська, — ради дела надо.
Вдохнув её аромат, запах мяты и апельсинов, к которым добавился дивный медовый оттенок, я понял, что готов на подвиги. Кажется, брызги приворота, попавшего в меня, придали мне сил, а чувствам добавили яркости.
Я целовал Асю и раздевал медленно, не торопясь, будто в первый раз зарываясь носом в прохладные локоны, вылизывая то крошечное ухо, то касаясь кончиком языка бьющейся жилки на шее, то целуя между тяжелых грудей. Сначала я осторожно снял её кружевное белье, потом наигравшись прикосновениями её тела под юбкой, избавил её от платья.
Оглядел её. Тело Аси было прекрасным, а стало совершенным, каждый изгиб, каждая округлость не избежали прикосновения моих губ, языка и пальцев. Потом я целовал её долго, впитывая сладко-горький вкус, давая ей время загореться еще сильнее, и когда она застонала, я взял её грубо, резко, показывая, что главный я. Пусть я не волк, а всего лишь человек, но вожак нашей маленькой стаи.
Я почувствовал, что Аська поднялась на такую высоту наслаждения, что её тело запело, подчиняясь мне с охотой и радостью, мне же не хватало еще одного движения, двух, трех… Когда я присоединился к ней на волне волны наслаждения, за стеной раздался нечеловеческий вопль.
Мы бежали в детскую, путаясь в штанах и платье, всё еще прижимаясь к друг другу обнаженными телами, быстро скрывшимися под шуршащей тканью.
Причем я умудрился влезть в аськино платье, она утонула в моих джинсах, торопливо застегнула лифчик, и уставилась на довольную Вику, грызущую, рвущую на мелкие клочки хвостик и голову игрушечного волчишки. Изредка Викёныш издавала леденящий душу клич боевых оборотней. Назвать иначе этот дикий вопль я не мог.
— Вика, доченька, — я подхватил её на руки, пушистую, пахнущую молоком и шоколадом, прижал к себе.
— Па? — крошенька вцепилась острыми зубами мне в ухо.
— Уй-я-а-а-а… —
— Папу надо беречь, милая, он самый чудесный, самый любимый наш, — забрала Ася дочь, прижала к голому животу и поцеловала в пушистую макушку. — Когда-нибудь, крошенька, ты поймешь, что самым главным в твоем сердце стал один единственный мужчина. Я бы хотела, чтобы он был таким, как наш папа.
— Убью! — вырвалось у меня, потому что я представил свою вытянувшуюся двадцатилетнюю кроху в кружевном платьице, ведущую в наш дом за руку чужого нам, но любимого ею парня.
— Кого? — искренне удивилась Аська.
— Любого, кто придет сватать мою малышку! — вызверился я на незнакомого, но уже ненавистного жениха.
— Особенно, если он будет не волк? — изогнула левую бровь Аська. — А к примеру… маг?
Я поцеловал дочь в щечку, потом поцеловал Аську в тыльную сторону ладони:
— Кем бы он ни был, я никогда ему не прощу, что он займет мое место в её сердце, — с горечью сказал я.
— Ну, ты чего? — Аська смеялась и плакала, прижимая нас обоих к своей груди. — Ты чего, маленький мой, Тёмка мой, она будет любить тебя, а потом я буду тоже любить тебя, сильнее, чем все наши дети смогут поделиться любовью с нашим дорогим па!
— А не врешь? — просунул я руку под ремень моих джинсов и коснулся пальцами между ног жены.
— Вот те полная луна! — заверила меня Ася, темнеющий взгляд которой опять вызвал желание взять её.
Но не при дочке. Я вытащил руку.
— Па? — Вика куснула меня в щеку, но легонько, будто успокаивая и ласкаясь.
— Спать пора, маленькая, — прошептал я, целуя пушистую макушку Вики.
Ася положила её в кроватку.
— Спи, радость моя лунная, засыпай, доченька моя пушистая, — и Ася зашептала, сияя каким-то дивным нереальным светом, слова, совершенно бессмысленные для чужих.
Как речи влюбленных, они не имели значения для посторонних ушей, но эти «носики», «щечки», «глазки», «пальчики-горошки», «лапки», «хвостики», «малышата-крохи» заставили Викеныша закрыть глаза и уснуть с блаженной улыбкой и матерчатым хвостиком в уголке алых губ.
— Что, па, не умеешь так? — с победным видом спросила Аська, обнимая меня, утыкаясь мне носом в грудь. — Я люблю тебя, Тёмка, родной мой, так люблю, — зашептала она, — иногда я задыхаюсь от нежности к тебе, иногда в груди ломит от желания держать тебя всегда рядом, оградить тебя от любой боли своими руками, своим телом.
Нас окутало что-то сладостное, неизведанное мной, непонятное мне раньше, отцовско-материнское единение над кроваткой сопящей довольной и румяной дочери.
Я поднял Аську на руки и потащил к нашему дивану, она успела только вытянуть тканевый хвостик из розовых губ Вики, и вжалась в меня.
В нашей комнатке мы стали опять любовниками, сумасшедшими влюбленными, растворяющимися друг в друге, забывающими о себе, только бы доставить наслаждение возлюбленной и возлюбленному, только бы доказать всю силу и искренность нашей общей любви.