Ты плоть, ты кровь моя

Харви Джон

Элдер уже был в курсе дела еще до того, как суперинтендант сообщил им об этом, – его предупредила Морин Прайор.

– Замечания? Дополнения?

– Думаю, это хорошая мысль, – не колеблясь заметила Морин.

– Джерри?

– А мне-то что? – сказал Кларк. – Из того, что вы сказали, следует, что он в любом случае будет в основном работать с Морин, ее делами заниматься.

– Хорошо, – сказал суперинтендант, автоматически начиная застегивать пуговицы своего жилета. – Дело за вами, Фрэнк.

– Сделаю все, что смогу.

Пол Латам ждал его возле справочного бюро. Выглядел он здесь неуклюже,

не в своей тарелке. Фирменный костюм, вельветовый, бледного оттенка, был тот же самый, но плечи опущены, а в глазах какое-то мертвое выражение.

– Вас нелегко разыскать, – заметил он.

– Что вам угодно? – спросил Элдер.

– Не знаю. Разве что сообщить для вашего удовольствия, что я временно отстранен от исполнения своих обязанностей.

– О'кей, – сказал Элдер. – Если хотите поговорить, то давайте не здесь.

Они нашли какой-то захудалый паб с металлическими пепельницами и подставками для кружек с рекламой уже давно не выпускавшегося сорта пива. «Здесь бывают все спортивные знаменитости!» – гласила надпись на стене, но Элдер как-то с трудом мог себе это представить в подобном антураже. Он заказал полпинты горького, но тут же пожалел об этом; Латам взял джин с тоником, большой стакан, что было явно гораздо лучше.

– Ну и чем вы так озабочены? – спросил Элдер.

– Вы имеете в виду, помимо поисков другой работы? Не связанной с преподаванием, конечно же. Нелегкая задача в моем возрасте, когда всю жизнь проработал в школе.

– Мне очень жаль, – сказал Элдер, хотя вовсе не был в этом уверен, даже в данное время.

– Да неужто?

Элдер отпил еще немного пива и слегка скривился:

– Что случилось?

– Вы прислали ко мне какого-то бандита!

– Никого я никуда не присылал.

– Ну этого, прекрасного представителя полиции ее величества, великолепного стража закона.

– А-а, это был Лоук.

– Он самый. Инспектор уголовного розыска Лоук. Который ввалился ко мне прямо во время урока и в присутствии тридцати двенадцатилетних учеников обвинил меня в педофилии – не больше и не меньше. Ох, я, конечно же, написал жалобу его начальству, и своему депутату, и в Комиссию по расследованию жалоб на действия полиции, но проку от этого как от козла молока. В практическом смысле меня выгнали, мой контракт аннулирован; меня подвергли почти полному остракизму мои собственные коллеги, с которыми я лет десять вместе работал. Меня подвергли унижению, препроводив под конвоем из школы, и мне было указано не появляться на ее территории без письменного разрешения, которое я, разумеется, никогда не получу. Представитель нашего профсоюза уверял меня, что я имею право на апелляцию, а сам в это время украдкой поглядывал на часы. Так что мое членство в этой благородной корпорации закончилось.

– Благородной?

– Именно так я и сказал.

– А чего вы нашли благородного в соблазнении пятнадцатилетних девиц?

– Соблазнении? А оно имело место?

– Вы сами знаете.

– Да, мы со Сьюзен были очень близки. Мы были друзьями.

– Да уж, – хмыкнул Элдер.

– Не хотите, можете не верить.

– Вам доверили заботиться о ней.

– И что? Я нанес ей ущерб? Причинил боль?

– Вероятно.

– Не думаю.

– Вы злоупотребили оказанным вам доверием.

– Единственное, что вообще имело хоть какое-нибудь значение, было доверие, существовавшее между Сьюзен и мной, и я никогда не злоупотреблял им. Я никогда

ей не лгал, никогда не преувеличивал свои чувства к ней, никогда не говорил ничего, что не было бы чистой правдой.

– Вы воспользовались…

– Господи! Да вы просто ханжа и педант!

– Если бы кто-нибудь вроде вас посмел приблизиться к моей дочери…

– То что? Вы бы вымазали его дегтем, вываляли в перьях и протащили по улицам? Отрезали бы ему яйца и бросили их собакам? Может, даже повесили? Только вряд ли, я ведь тоже читал полицейские объявления – повешение слишком гуманная казнь для таких, как я.

– Вы несете чушь.

– Да неужто? А вам никогда не приходило в голову, что все имевшее место между Сьюзен и мной называется заботой и любовью и было, вероятно, именно тем, в чем она в тот момент своей жизни более всего нуждалась?

– Нет, не приходило.

– Точно таким же образом, если бы у вашей дочери возникли определенные отношения с мужчиной старше ее, могли они оказаться именно тем, что ей нужно?

– Нет.

Латам опустил голову, взял стакан и глотнул еще джина.

– Вот что, – сказал Элдер. – Когда вы ее видели в последний раз?

– В последний день занятий. Они уже почти все разъехались, ее одноклассники. Сдали экзамены, и некоторые отправились на каникулы или подыскали себе работу на лето. Сьюзен зашла, чтобы попрощаться. Она собиралась в сентябре в колледж, это уже совсем другая жизнь. Мы уже не могли бы продолжать встречаться, мы уже все это обсудили. Она подарила мне открытку со стихами, это был сонет Шекспира, очень мило с ее стороны… Она и сейчас у меня, хотите – покажу. И написала: «Полу – с любовью и благодарностью за все». После этого я больше ее не видел.

– И вы не имеете понятия, что с ней случилось?

– Никакого.

Элдер продолжал пристально смотреть на него.

– Думаете, я вру?

– Нет. – Элдер отодвинул свое пиво, так и не допив его. – Ладно, мне надо идти.

– А я еще посижу тут.

Элдер кивнул и поднялся.

– О том, что у нас было со Сьюзен, – сказал Латам, – я ничуть не жалею. Совершенно. Вне зависимости от того, что свалилось на меня впоследствии.

Едва кивнув, Элдер вышел, оставив его сидеть там и смотреть в почти пустой стакан.

36

Когда брак Элдера развалился, он постарался, чтобы между ним и обломками его семейных отношений образовалась как можно более значительная дистанция. Первые несколько месяцев Джоан жила в своего рода чистилище, почти открыто встречалась с Мартином Майлзом, даже оставалась иногда у него на ночь, но по большей части возвращалась по вечерам домой, где ее встречала нетронутая постель и осуждающий взгляд Кэтрин. Какая-то часть ее, как она осознала позднее, все еще ждала, что Элдер вернется, они поспорят, придут к согласию, найдут выход из создавшегося положения и все наладится. Такое уже бывало прежде.

Когда этого не случилось, она выставила дом на продажу, а Мартин поменял свою квартиру на другую, побольше, в том же районе, в новом доме, построенном по индивидуальному проекту, – сплошной шик и блеск на фоне окружающей полинявшей роскоши девятнадцатого века. С фасада дом смотрел на прохожих безликим белым бетоном, а с тыльной стороны стена сплошного стекла отделяла его от стометрового ландшафтного парка, на который открывался вид из гостиной высотой в два этажа, с винтовой лестницей и дорогими гравюрами на стенах.