Ты помнишь, товарищ… Воспоминания о Михаиле Светлове
Шрифт:
Надо прямо сказать, что, в отличие от своей сестры, Миша относился к моим писаниям скептически. Но произошло нечто невероятное, о чем тоже вспоминал впоследствии Светлов:
«И вот, представьте, Коля напечатался первым. Наши соседки – мадам Гринберг, мадам Сомовская и мадам Шленская – смотрели на меня с великим сожалением: «Ну куда ты лезешь? Вот Коля – это талант! А ты?» Не буду больше вспоминать об этом тяжелом для меня времени».
Но вскоре напечатался и Светлов. Разница была в несколько дней. И это было уже осенью, когда по всей России утверждалась власть Советов.
В
И стихи наши, опубликованные в «Голосе солдата», призывали к защите революции.
Старая «Астория», еще несколько месяцев назад принадлежавшая все тому же купцу первой гильдии Копылову, считалась украшением Екатерининского проспекта. Здесь блистали у входа зеркальные плошки, в номерах жили коммивояжеры, торговцы, интенданты, нажившиеся на военных поставках, здесь шиковали дворяне, приезжавпше из своих имений в губернский город покутить. Сюда приходили потешать гостей певички из соседнего кабаре «Аполло».
По-иному выглядела гостиница теперь. Померк ее фасад, в окнах можно было разглядеть шевелящиеся язычки пламени свечей и керосиновых ламп. Нередко картон прикрывал разбитые стекла. На штукатурке виднелись пулевые метки- следы недавней схватки, с кадетами.
Одной из комнат «Астории» завладели парни и девушки. Надпись на дверях, сделанная от руки, наспех, гласила: «Союз социалистической молодежи при партии большевиков». Я уверен, что во всем Екатеринославе не было тогда места оживленней и шумней.
Вот в эту самую «Асторию» мы и направлялись со Светловым в тот зимний вечер. Шел третий месяц советской власти, наступал первый новый год новой эры. Самый новый из новых годов.
Сумерки окутывали город. Чернели пустые витрины. Мы шли по заснеженному проспекту. Миша шагал рядом со мной, худой, остролицый.
В «Астории» была назначена новогодняя встреча.
Мы несли с собой газеты с нашими напечатанными стихами. Здесь-мы это знали- от нас потребуют чтения новых строк. И мы будем читать их друзьям, которые не очень тонко разбираются в поэзии, но зато хорошо понимают чувства, владеющие авторами.
В длинных коридорах тускло горели лампы. Нас встретили гулом приветствий, и мы вдруг почувствовали себя признанными поэтами.
В комнате было тесно. Сидели на табуретках, креслах, подоконниках. Толпились у стола чечелевцы, брянцы, парни из железнодорожных мастерских.
У окна стоял Берелович, участник боев с белокадетами. Он был в кожаной куртке, вызывавшей зависть у всех нас.
Рядом с ним примостилась Соня Беднова – чернобровая, с тонким и бледным лицом. Мы все были тайно в нее влюблены. Соня прекрасно пела наши боевые песни и украинские лирические.
Запыхавшись, отряхивая снег, вбежал коренастый Шпиндяк, сын сапожника, энтузиаст и вдохновенный оратор. Он был душой нашей организации. Он не знал, что ему отмерено всего два года жизни, что в 1919 году он падет от бандитской пули. Шпиндяк был весел, он тоже читал стихи. Таким мы его и запомнили.
Не забудем их, Лицо в лицо Видевших и жизнь, И смерть, И славу. Не забудем Наших мертвецов,- Мы на это Не имеем права!Так в 1933 году писал Михаил Светлов в стихотворении, посвященном памяти Шпиндяка.
– А кадетики не унимаются,- рассказывал в час той новогодней встречи Шпиндяк,- из подворотни Дворянского собрания только что открыли стрельбу. Решили Новый год отметить фейерверком. Но мы на них нагнали такого страху, что на весь будущий год хватит. Дружина у нас не робкого десятка. Настоящие красногвардейцы!
Соня Беднова затянула песню:
Ой, гаю, мій гаю,
Густий, не прогляну…
Ой, гаю, мій гаю, Густий, не прогляну…Подхватили все- и те, кто умел петь, и те, кто не умел. Новых песен было еще мало. Будущий автор «Каховки» только начинал свой путь поэта. И он вместе со всеми вторил Соне.
Захлопотали у стола. Что пить будем? Кто-то принес бузу – белый, как снег, напиток из ячменя, абсолютно безалкогольный. Он продавался как прохладительное, по пятаку за бутылку.
Появились жестяные кружки, стаканы, сделанные из бутылок, разрезанных пополам.
Стрелки часов медленно приближались к двенадцати. Все запели: «Отречемся от старого мира…» Потом загремело: «Кипит наш разум возмущенный…»
– Давай стихи! – потребовали ребята.
И Светлов начал читать в наступившей тишине.
Уходил девятьсот семнадцатый, начался девятьсот восемнадцатый.
В годы гражданской войны мы подолгу не виделись с Мишей. Я попал на артиллерийские командные курсы во Владикавказе. Был делегатом Первого Всеукраинского съезда комсомола.
Приехав в девятнадцатом на побывку в родной город, уже в звании красного командира, я сразу разыскал друга. Шестнадцатилетний Миша был тогда редактором первого на Украине молодежного журнала «Юный пролетарий». Журнал был тонкий, неказистый, печатался на конвертной бумаге, но пользовался большой популярностью. Популярен был уже и Светлов.
Помню состоявшийся в те дни первый комсомольский литературный вечер, на котором читали стихи.
Не могу сказать, что читал тогда Светлов. Но по духу своему это напоминало строки, написанные им много позже:
Комсомол! Я твой поэт – Песнь одна, и судьбы схожи… Нашу песню я берусь И в работе и в бою нести, Потому что нахожусь На пороге вечной юности.У нас было много встреч со Светловым. Он приезжал ко мне, когда я служил в пограничных войсках. После этой поездки он написал: