Ты помнишь, товарищ… Воспоминания о Михаиле Светлове
Шрифт:
– Что случилось?
– Понимаешь, нашлась…
– Кто?
– Старая машинка.
– Где?
– Я дал ее на время соседке и забыл.
– Где же теперь машинка?
– Я продал ее соседке за двадцать пять рублей.
– Но почему так дешево? Машинка совсем новая…
– Но ведь я думал, что она пропала! Значит, и двадцать пять рублей нужно рассматривать как подарок. Ну все равно, как если бы я их на улице нашел…- И добавляет негромко:-Дороже ей заплатить трудно, а подарить – обидится…
–
– Конечно. Но через десять дней мой день рождения, и грустно проводить его вдали от дома и друзей.
– Глупости! Хочешь, я тебе сегодня отпраздную день рождения и ты запомнишь его на всю жизнь? Запомнишь прежде всего потому, что каждый год ты празднуешь его двадцать четвертого, а в этом году, единственный раз в жизни, отпразднуешь четырнадцатого. Хочешь?
– Конечно!
– Быстро назови три своих любимых места в Москве!
– Зоопарк, арбатские переулки, родильные дома.
– Прекрасно! Мы сейчас поедем туда, а потом я повезу тебя в свое самое любимое место…
У входа в Зоопарк Светлов сказал:
– Долго ходить я не могу, болит нога. Потому мы посмотрим трех зверей: самого крупного, среднего и самого маленького. Слона, зайца и бабочку, что ли?..
– Ну какой же бабочка зверь?
– А что? – Он задумался.- И какая мне помощь нужна? Может, бабочки мне не хватает, может, мне не хватает слона? Ничего строчки? Может, что-нибудь получится?
(Впоследствии эти строчки вошли в стихотворение «Охотничий домик».)
В те годы прокладывали Новый Арбат, рушились тихие переулки. Мы шли мимо пустых домов. Они стояли грустные, без дверей, с выломанными рамами и обнаженными лестничными клетками.
– Пойдем, я покажу тебе дом, где жила Варенька Лопухина, любовь Лермонтова.
Дом встретил нас нежилой, распахнутый. Обрывки цветастых обоев свисали на стенах. Мы медленно шли из комнаты в комнату, по коридорам со вздыбленными полами. В углах валялись забытые вещи: старые кастрюли, поломанные стулья, стоптанные башмаки. Ветер полновластно разгуливал по дому.
– Грустно это,- сказал Светлов.- Идут миллионы световых лет. Свет проходит триста тысяч километров в секунду, и нам кажется, что законы света не подчинены закону нашей жизни. А закон один: прошлое, настоящее и будущее. Я сейчас представляю себе свою комнату, где я живу в великолепном одиночестве и где когда-нибудь будет сидеть мой абсолютно невидимый мною правнук. И так же будут тикать часы, старинные, приобретенные мною в комиссионном магазине, и вспоминать обо мне, о человеке, который был когда-то их современником…- Он огляделся и провел ладонью по пыльному, обсыпанному известкой подоконнику.- Подумать только, сюда прибегал Лермонтов, молодой, влюбленный… Счастливый и несчастный, как все влюбленные… Все-таки хорошо, что последним сюда пришел поэт. Я, конечно, не Лермонтов, но хотя бы Михаил…
В приемной родильного дома Светлов развеселился:
– Вот куда надо ходить на вспрыскивания оптимизма! Сейчас мы разыщем женщину, которая родила двойню…
– Мальчика и девочку…
– Хорошо! И поздравим ее…
Мы долго искали в торопливых чернильных списках женщину, у которой родились мальчик и девочка. И нашли: «Нечипоренко Клавдия Тимофеевна».
Светлов написал ей записку:
– «Желаю, чтобы девочка ваша была нежной, как Джульетта, а мальчик сильным, как Самсон».
Мы послали незнакомой женщине небольшой букет цветов.
– А теперь поедем на Покровку, три,- сказал Светлов.- Это моя юность! Когда-то,- рассказывал он, пока услужливое такси везло нас по городу,- до революции там размещались дешевые номера. А может, просто публичный дом… Во всяком случае, в моей комнате очень долго не мог выветриться подозрительный запах дрянных духов, а из углов без конца выметали черные шпильки. В начале двадцатых годов в этом доме устроили писательское общежитие…
Мы поднимаемся по каменной выщербленной лестнице, входим в длинный и полутемный коридор – сундуки, шкафы, детские коляски. И двери, много дверей.
– Вот здесь жил Миша Голодный, тут – Марк Колосов. А здесь – Саша Фадеев с Валей Герасимовой. Какая она была красивая…- задумчиво говорит он.- Мы все были влюблены в нее, и я, конечно, тоже… А вот комната Артема Веселого. Запомни-ка две строчки:
Давно уж на меня глядят портреты Навеки похороненных друзей…Сколько их осталось, задуманных и ненаписанных стихотворений!
На грязной лестничной площадке телефонная будка.
– Теперь здесь телефон-автомат,- говорит Светлов.- А когда-то это был единственный телефон на все общежитие. Отсюда мы звонили в издательства, звонили любимым, назначали свидания. К этому телефону подозвали меня, и я услышал голос Маяковского. Маяковский- это, может быть, самое светлое в моей жизни… Давай позвоним отсюда кому-нибудь! Во времена моей молодости называли четыре цифры. И ты набери четыре.
Набираю. Телефон молчит.
– Не отвечают? В прошлое дозвониться невозможно…- И грустное раздумье звучит в его голосе.
За одной из дверей слышатся раздраженные голоса – ссора.
– Знаешь, ссоры в коммунальной квартире происходят не от романтики, а от реализма. Стоило бы этим озлобленным соседям подумать о том, что у каждого человека есть своя долгая и задушевная жизнь, им бы и в голову не пришло, что жить надо обязательно в отдельной квартире.- И, помолчав, добавляет:-Коммунизм- это желание приобрести соседей. Это желание присоединить свое одиночество к одиночеству соседа… Так-то, старуха… А теперь поедем выпьем за твое здоровье, все-таки день рождения!