Ты помнишь, товарищ… Воспоминания о Михаиле Светлове
Шрифт:
Этот день и вправду запомнился мне на всю жизнь.
Вернувшись в Москву, звоню ему по телефону:
– Может быть, встретимся вечером?
– Вечером я занят. Купил самую большую на свете индейку и пригласил гостей. Ко мне придут все лифтерши нашего дома со своими мужьями.
На следующий день спрашиваю, удался ли пир.
– Конечно! Было так интересно. Как много на свете хороших людей и как им еще трудно живется! Послушай, что я придумал: официанта райпищеторга обязали быть официантом на Олимпе. «Им, богам, хорошо,- жаловался официант.-
Однажды я встречала Светлова на Внуковском аэродроме. Самолет прилетал ночью. В город ехали на такси. За окнами машины мелькали спящие, тихие подмосковные поля и леса. Светлая летняя ночь. Занимался рассвет, кроткий и ясный. Я прочла Светлову его же стихи:
Разрушены барьеры ночи темной… Рассвет какой, как все огромно! Как будто неба тихий океан Упал на Тихий океан. Кончается моя ночная сказка. Земля под синим пологом легла, И вот уж фиолетовая краска, Как школьница, бежит через луга…Он слушал молча, чуть заметно улыбаясь и глядя в окно, словно сверял написанные им строчки с тем, что нас окружало. И лишь когда мы подъехали к моему парадному, он, прощаясь, сказал:
– Кажется, я не самый бездарный! – И негромко добавил: – Обожаю свою профессию!
Он не только обожал свою профессию, он еще очень ее уважал. Это уважение к профессии сказывалось и в том, что он никогда не отказывался от текущих газетных или журнальных заданий.
– Настоящий литератор обязан быть профессионалом,- учил он молодых писателей.- Надо уметь в любой момент откликнуться на событие, поздравить товарища, написать рецензию.
Много раз приходилось мне быть свидетелем, как он отвечал по телефону работникам редакции:
– Приезжайте, и я при вас все сделаю.
Так были, буквально на моих глазах, написаны стихи «Звездная дорога»- для «Литературной газеты» и «Книга» – для «Пионерской правды». Теперь эти стихи входят во все сборники Светлова. Они не стареют, потому что написаны мастером.
У Светлова в квартире завелся сверчок. Ему очень нравилось, как сверчок поет по ночам. Когда я однажды зашла к Михаилу Аркадьевичу, он спросил меня:
– Хочешь, я подарю тебе сверчка?
– Его надо кормить?
– Конечно!
– Тогда не нужно, у меня и так большая семья…
– Я буду платить на сверчка такие алименты, что ты прокормишь всю свою семью!
Встречаю Светлова в лифте одного из московских издательств. Он сутуло стоит в своем неизменном длинном пальто и держит под мышкой довольно объемистый сверток, из которого беспомощно торчат скрюченные куриные лапы в франтоватых бумажных браслетиках.
– Здравствуй,- сказал Светлов и, протянув руку, шутя представился: – Я и мой друг курица.
– Вот чудак, в издательство с курицей пришел,- удивляется кто-то из поднимающихся вместе с нами.
А на самом деле все очень просто. Работала когда-то в издательстве секретарша Вера Ивановна. Все любили
ее за тихий и ласковый нрав, за неизменное доброжелательство. А когда ушла на пенсию, проводили добрым словом. Но жизнь есть жизнь. Поговорили и стали забывать. А Светлов не забыл. И, узнав, что теперь в издательстве работает ее дочь, всегда прихватывал какой- нибудь подарок для Веры Ивановны. На этот раз курицу.
Это был грустный день. Накануне вечером мне позвонил врач, лечащий Светлова («эскулапушко», как называл его Михаил Аркадьевич), и сказал, что утром Светлова повезут в рентгенологический институт на обследование.
– Есть нехорошие подозрения,- с жестокой медицинской лаконичностью сказал он.
Дожидаясь приема у профессора, Светлов казался абсолютно спокойным. Он медленно ходил по коридору, прихрамывая и опираясь на палку, курил. И вдруг подошел ко мне и сказал ласково:
– Да не волнуйся ты! (А мне-то казалось, что я ничем не выдаю своего волнения!) Меня не так легко спихнуть с этой планеты… Завтра в клубе мой вечер. Давай-ка я лучше продиктую свое выступление. Карандаш есть? ;
– Есть.
И он начал диктовать, продолжая ходить по длинному коридору, порою морщась от боли в спине. И трудно было поверить, что находится он в приемной врача, где должна решиться его судьба-жить или не жить? (Теперь-то ясно, что он прекрасно понимал это.) Голос его был спокоен. Иногда он прерывал диктовку и спрашивал с милой, только ему присущей интонацией:
– Ничего, а?
И мне казалось, что все это происходит в его комнате на Аэропортовской, где почти нет мебели и только строго смотрит со стены Владимир Маяковский. Светлов любил повторять, что под взглядом Маяковского ему лучше работается.
Вот что он продиктовал:
«Мы уже давно привыкли к той мысли, к той абсолютно точной формулировке, что свет проходит три тысячи километров в секунду. И мы нисколько не удивляемся этому. Но мы очень удивляемся, когда нам самим неожиданно стукнет шестьдесят обыкновенных лет.
Я уже почти полгода удивляюсь этому событию. А скорость световых лет меня по-прежнему не удивляет. Потому что скорость световых лет – это не моя биография.
Моя биография – это люди, с которыми я встречался и с которыми я больше никогда не встречусь. Моя биография – это разрушающийся дом, на месте которого будет построен новый, с горячей водой и подъездами, где работают лифтерши, не замечающие поцелуев влюбленных. Моя биография – это кирпич, который не знает, какой новый следующий кирпич ляжет на него! Моя биография – это каменщик, который никогда не будет жить в доме, который он построил.