Ты родишь для меня
Шрифт:
— Вита! — голос становится громче, еще громче, и я распахиваю глаза. Передо мной искаженное злостью с примесью страха лицо Влада, полностью покрытое кровоточащими ссадинами. — Дыши и смотри на меня, — я слежу за двигающимися губами. Указания Агапова доходят до меня сквозь пелену. Он приближается ко мне вплотную и дышит вместе со мной, пока я смотрю на бегущие дорожки крови из разбитой брови. Глаза пекут, я не замечаю, как вместе с дыханием приходят рыдания, и Агапов стирает пальцами набежавшие слезы.
— Успокойся, все хорошо, — а затем просто притягивает меня к себе. На полу в женском туалете. Мой взгляд падает на Германа в отключке, и я начинаю дышать поверхностнее. Он не двигается, а я в ужасе смотрю на залитый кровью пол и испытываю животный ужас. — Что он тебе сделал? — вновь смотрит мне в глаза, а я не могу связать и двух слов, лишь дрожу.
Влад, ты не убил же его? Господи, а если убил, его же посадят. Боже.
— Он живой, — подрагивающими губами шепчу в грудь Влада, глаза так и смотрят на неподвижное тело. Или вопрос, или утверждение. Агапов замирает. Я ощущаю бугрящие мышцы сквозь плотный свитер.
— Не волнуйся, не умер, — грубо звучит в ответ. Влад подхватывает меня на руки и выносит, пока Герман так и лежит там.
По сцепленным скулам понятно все. Он зол, а я дрожу от страха и шока.
— Мы не можем просто уйти, — голос разума шепчет, что нельзя там его оставлять в таком состоянии, каким бы человеком он ни был. И не только поэтому, а потому что тут везде камеры. И эта мысль становится еще одним колокольным звоном в тишине моего сознания.
— Именно это и делаем.
Навстречу выходят медсестры, видят нас, наверняка покрытых кровью, а как выгляжу я со стороны, даже страшно предугадать. Пальцы на руках и ногах немеют, становится очень холодно.
— В туалете…нужна помощь, — грубо бросает Агапов, все еще продолжая путь. Даже не остановился.
Он молча сажает меня на стул, одевает куртку. Непроницаемое лицо на мгновение останавливается на моем. Агапов приподнимает подбородок так, чтобы я смотрела на него, и смотрит с примесью недовольства и разочарования. Мои глаза дают нечеткую картинку из-за слез, что так и льются по щекам. Это я понимаю не сразу, а когда ощущаю соленый привкус на губах. Влад словно кивает самому себе, стягивает скулы и сводит брови в прямую линию, его глаза впиваются в мои намертво, как будто ищут ответ на невысказанный вопрос.
И все прекращается. По щелчку. Он поднимает меня и уносит. Сухими губами сталкиваюсь с трехдневной щетиной, пока меня несут в сторону выхода. Нас никто не останавливает, словно ничего не произошло.
Мы отправляемся домой. Только в машине я замечаю сбитые костяшки рук и темнеющий синяк на правой стороне лица. Мне хочется стереть эту боль, забрать. Стереть любые упоминания.
Мимо проносятся здания, а по сути, проносятся все события настоящего и прошлого в голове. Мы пережили такое однажды, теперь повторно. Снег валит крупными хлопьями, оседая в душе разъедающими ранами. Впереди не видно ни зги. Прикусывая губу, стараюсь переключиться, но меня откидывает назад. Я все еще ищу линии, что могут вытянуть меня на поверхность. Смотреть в окно и одновременно в прошлое. Все повторяется. Только в этот раз все иначе.
Кровь, драка. Боль.
Господи, пусть он выживет, и пусть не будет никаких проблем.
Внутри лопается струна, и слезы сильнее орошают кожу. Дворники бесперебойно стирают снег, оставляя следы на стекле. Когда-то мне нравилось смотреть на эти узоры, мне нравилось ловить ртом снег и знать, что у меня есть счастливое завтра. А потом, после всего, пришла боязнь зимы и праздников. Потому что они непременно становились предвестником беды.
И больше я не праздновала ни Новый год, ни день Рождения. Ничего.
Мы паркуемся у дома, Влад молча покидает машину, и я вместе с ним. Иду под снегопадом и рыдаю. А раньше мы под ним гуляли, мы под ним были. Нам нравилось одно и то же. Раньше. Он оборачивается, видит меня абсолютно растоптанную.
— Ты беспокоишься о куске дерьма, Вита! Да что с тобой не так? — кричит на меня, подходя все ближе. Связки деревенеют, я втягиваю ртом холодный воздух, позволяя себе испытать промозглую стужу в легких.
— Я не…
— Не что? Ты сейчас рыдаешь из-за него?! Да вот знай, что я бы убил его собственными руками. И если бы не ты, я все-таки закончил бы начатое. И да, я чудовище, но даже сейчас за тебя я готов рвать глотки, а ты рыдаешь из-за того, кто и мизинца на твоей руке не стоит, — безумный взгляд скользит по моему лицу.
— Ты не понимаешь! — толкаю Агапова от себя и прикрываю глаза. Они пекут так, словно в них насыпали песка.
Непроходимый идиот.
IOWA - Одно и то же
Так обидно стало, так больно, словно мне причинили физическую боль. Набрав полные легкие воздуха, я произношу треснувшим голосом глядя в глаза Агапову.
— Почему ты не можешь поверить, что я могла волноваться о тебе? — слезы смешиваются со снегом, мне холодно, но откуда-то изнутри. И так намного хуже, от этого холода не спасет никакое тепло, оно перманентно укутывает душу, превращая последнюю в кусок льда.
Влад смотрит на меня ошалело, будто не веря ни единому слову. А эти слова, произнесенные мгновения назад, кажется, оставляют глубокие порезы в глотке. Я поверить не могу, что сказала это. Что чувствую это, что не могу просто взять и не обратить внимание, как сердце заходится в безумном ритме в присутствии Влада. Это неправильно, ведь прошло столько лет, а мы все так же одно и то же. Несмотря что раньше улыбались другим, касались чужих, жили с кем-то и дышали совсем не теми. Мы стали другими, но, по сути, мы те же.
Агапов обхватывает мое лицо двумя руками и помещает большие пальцы под глаза, стирая влагу. Я дрожу, зуб на зуб не попадает, но смотрю на него, ясно вижу перед собой подернутый агонией взгляд. Он скрупулезно рассматривает меня, читает, хочет понять, но я сама себя не понимаю. Только задыхаюсь теперь уже не от паники, а он щемящего душу волнения за его безопасность. Как-то резко это стало для меня самым главным.
Закрываю глаза, представляя нас в другой ситуации в другой реальности. Там ярко и тепло, там хорошо и не печалей, нет проблем. Там мы снова молоды, а впереди маячит только счастье. Оно везде и всюду, мы дышим им.