Ты следующий
Шрифт:
— Левчев, мальчик мой… Не заставляй меня говорить тебе больше, чем я вправе… Уезжай немедленно! Немедленно!.. Это самое лучшее, что я могу для тебя сделать.
И вдруг все мои иллюзии умерли. Мне все стало ясно. И я даже удивился, что не догадался об этом еще вчера. А дальше все было просто.
Я выбрал Пловдивский округ. Не только потому, что он был близко, но и потому, что вспомнил: у меня там друзья. Наверху, на вершине холма, словно улетевшая от реальности птица, жил Начо Культура. В его холостяцкой квартирке, которая никогда не запиралась, на кухонной плите всегда стояла большая кастрюля, полная долмы, или фасолевой похлебки, или еще чего-нибудь. Все это готовилось специально для друзей. Чтобы они вошли, когда захотят, и поели. Сейчас я вспоминаю, как мы с Гошо Слоном и с одной
— Слушайте, я уснуть не могу, зная, что вы простынете.
Он был волшебником в сапогах офицера запаса. Тихо, медленно и упорно Начо реставрировал старые пловдивские дома. Он восстанавливал их души. Возможно, Начо смог бы объяснить мне, как восстановить мою разваливающуюся, почти необитаемую жизнь…
И я поехал в город, который пережил все. Дора захотела поехать со мной. Единственным наставлением Славчо было позвонить в окружной комитет партии. Там мне должны были сообщить остальное. Партийный комитет оказался полон моих старых знакомых со времен комсомола. Георгий Караманев стал первым секретарем городского комитета в Пловдиве. Но моя судьба зависела от распоряжений окружного начальства. В окружном отделе пропаганды работали Цвятко Гагов, Любо Васильев и Димитр Бакалов. Когда-то они тоже трудились комсомольскими инструкторами и мы были хорошо знакомы. Меня встретили дружелюбно. Тем не менее в улыбках моих товарищей сквозили озабоченность и осторожность. Их проинформировали о моем приезде, и мне не стали задавать лишних вопросов. Но когда мы сели в служебную машину, то до Карлова хватило времени для объяснений. Мне предстояло изучать жизнь на Карловском тракторном заводе. Поселить меня собирались в соседнем селе в здании, принадлежавшем окружному комитету. Тогда такие дома еще не называли резиденциями, тем более что на резиденцию он вовсе не походил. Двухэтажное имение Багарова, кажется прошлого века, скрывалось за высоким каменным забором. И за довольно таинственными легендами. Дом и раньше использовался для проживания неудобных личностей. Да еще каких!.. Здесь угас в немилости владыка Стефан (до 1948 г. экзарх). Во дворе были небольшой полуразрушенный бассейн и старая постройка, превращенная в спиртоварню. Этот показавшийся мне мрачным домик стоял в отдалении на берегу реки Стряма возле унесенного паводками моста. Село было рядом. Напротив дома, через шоссе, на полную мощность коптил асфальтовый завод. Его дым фактически уничтожал «резиденцию» окружного комитета как удачное место для банкетов и отдыха.
Когда мы приехали, я увидел, что и тут меня ждали. Огромный и вечно улыбающийся мужчина — начальник милиции села — и его супруга, щуплая и хмурая, изучали меня взглядами, как сомнительный товар. А я рассматривал нашу новую обитель. На нижнем этаже располагался большой зал с длинным банкетным столом. Кухня была маленькой, деревенской. Мне показали и мою комнату на верхнем этаже, куда вела скрипучая деревянная лестница. Там были одно окно, две кровати, похожие на те, что стояли во второсортных домах отдыха, стол и два стула. В углу пряталась изразцовая печка. Когда-то она была красивой, но со временем потрескалась, и трещины были небрежно замазаны глиной.
— Как мне к вам обращаться? — спросил я хмурую женщину.
— Зовите меня «хозяйка», — сухо ответила она.
Меня спросили, почему я без вещей. Я сказал, что сейчас я приехал лишь на разведку. Мне надо будет вернуться в Софию за зарплатой и вещами. А потом меня ждут на открытии первой доменной печи в Кремиковцах…
— А вас пригласили? — удивились хозяева.
— Да, — сказал я, потому что был уверен, что меня позовут. — Ну а после я приеду насовсем.
— Если все согласовано с Софией, то ладно. Но имейте в виду, здесь вы будете как на работе. Так что если решите покинуть село, вам нужно будет получить разрешение на заводе.
— И у меня, — засмеялся начальник милиции.
Всю ночь мы с Дорой делали вид, что спокойно спим. Честно говоря, даже если бы мы и впрямь не беспокоились, заснуть нам все равно бы не удалось, потому что с чердака
В Софии я пожалел, что вернулся. В бухгалтерии мне сообщили, что моя зарплата пошла на погашение той суммы, которую я взял в долг. Касса взаимопомощи решила удержать все сразу.
— Но на что я буду жить?
Кассир пожал плечами, не глядя мне в глаза. А Славчо Васев был в отпуске, причем поговаривали, что из отпуска он не вернется.
Тогда я попросил одного друга узнать, смогу ли я участвовать в открытии первой доменной печи в Кремиковцах. Он проверил и сказал, что мне не стоит даже надеяться. Уже приглашены другие писатели.
— Знаешь, что Сталин однажды сказал Надежде Крупской? — смеялся он. — Следите, Надежда, за тем, что вы болтаете, а то нам придется подыскать другую вдову Ленина… Неужели с тобой они станут церемониться?
И я вернулся в село Баня. На этот раз один. Дошел до завода по длинной пыльной дороге, петляющей между двух курганов, которые тоже назывались Девичьей Грудью. Черт побери, мрачно думал я, неужели вся моя жизнь пройдет под какой-то из Девичьей Грудей?..
Директор завода — молодой инженер — встретил меня с выражением неловкости и досады на лице.
— Мне все о вас известно, то есть известно, почему вы здесь. Мне очень жаль, я вам сочувствую, но ничего не могу поделать. Приходите утром, расписывайтесь — и вы свободны.
— Но я хочу что-нибудь делать. Хочу работать. Посмотреть, как живет коллектив… Я же для этого и приехал…
Инженер испытующе поглядел на меня:
— А что вы можете делать на заводе? Это нежелательно. Нечего вам гулять по предприятию. А если вы хотите с кем-нибудь встретиться, написать какой очерк, то решайте этот вопрос с партийным секретарем…
Домой я вернулся тем же путем, ощущая себя так, будто находился среди огромной пустыни. Взяв мыло и полотенце, я пошел в большую купальню местного курорта. Купил билет у любопытной кассирши. Сезон закончился, и в купальне я был один. Души одиноко извергали струи воды. Над бассейном витали мистические испарения. И ни одной живой души. Я чувствовал, как кровь пульсировала у меня в висках. Они ничего от меня не хотят. Им страшно. Я здесь из-за моих стихов. Но в этом селе их никто не читал и никогда не прочтет. Люди боятся меня беспричинно…
Так вместо жизни я начал изучать мертвые легенды.
Жена некогда жившего здесь господина Багарова была красавицей. Царь Борис III, испытывая к ней самые нежные чувства, построил на другом конце села миниатюрный дворец, чтобы они могли там встречаться. Теперь там отдыхают и встречаются «активисты борьбы за…».
Стояло тихое и сухое бабье лето. Я брал одеяло и книги и поднимался на безымянный холм недалеко от дома. Он был достаточно высоким, и с его голой вершины была видна вся равнина с севера до самых гор, где блестел вдали Карловский водопад. Стоило повернуть голову, и взгляд упирался в мягкие очертания лесистого Среднегорья. Я лежал часами, как будто в нирване. Слушал и созерцал природу. Ужи шептали мне свои осенние колыбельные. Ястреб покрикивал в чистом небе, словно сообщая нечто важное забытым богам. Из кустов в низине доносился шелест — фазаны копались в опавшей листве. А я возвращался к началам, к истокам истины, к основам нашего сознания…
«Хозяйка» принесла мне первое письмо — белое, маленькое, как парус на горизонте снов Робинзона.
— Но почему конверт вскрыт? — удивился я вслух.
Она безразлично пожала плечами:
— Таким мне его дали на почте.
В подобном виде я получал потом все мои письма.
Друг описывал мне открытие первой доменной печи. Он поехал туда ради меня. Взобрался на высокие мостки, неприступные для официальных гостей, и оттуда стал наблюдать. Внизу собралась политическая элита, дипломатический корпус, первые люди Болгарии. Все, кто никогда прежде не заходил на этот объект, чтобы не испачкаться. Ораторы толкали слишком уж длинные речи. Напрасно инженеры предупреждали, что домна перегревается. Когда же наконец открыли заслонку, печь взорвалась, как вулкан. Полилась лава, посыпались искры. Высокие гости бросились врассыпную. Белую шубу американского посла мадам Андерсен опалили искры, и она стала похожа на мантию из горностая…