Ты теперь моя
Шрифт:
Роме приходится меня немного подождать. Прошу его не подниматься, утверждая, что буду через пять минут. Правда, спускаюсь только через двадцать пять.
— Прости, — шепчу вместо приветствия. — Богдан как чувствовал, что ухожу, долго висел… В смысле, долго ел.
— Все нормально, — говорит он, помогая мне забраться в салон здоровенного Мерса.
Платье во время подъема нещадно задирается, обнажая бедра гораздо выше, чем мне бы хотелось. Зато Саульского явно впечатляет.
Под его откровенно плотоядным взглядом у меня в груди и животе тягуче-медленно растекается горячий, как лава, трепет. Я нервно одергиваю ткань юбки и судорожно сжимаю ноги.
— Кхм… Где ремень?
— Там же, где обычно, Юля.
Я не буду вслушиваться в приглушенные нотки его охрипшего голоса…
Черт возьми!
Мурашки безумными толпами несутся по моим обнаженным плечам. И он это видит.
— Да… — мы одновременно тянемся к ремню.
Едва наши пальцы соприкасаются, я резко отпускаю ленту. Рома удерживает. И, не разрывая зрительный контакт, скользнув ладонью по моим бедрам, вставляет защелку в замок.
— Нормально?
— Да… Супер!
Господи, Боже мой!
Хорошо, что я хоть «р» всегда выговариваю!
Наконец Саульский закрывает дверь и, обойдя внедорожник, занимает водительское кресло. Заводить мотор не спешит.
— Прекрасно выглядишь, — говорит с той самой хрипотцой.
Мы едем к Тоне! Мы едем к Тоне! Мы едем к Тоне!
— Спасибо. Ты тоже.
— Можем ехать?
— Да, конечно!
— Хорошо, — выдыхает и заводит машину.
Первые минуты едем в тишине. Ловлю себя на том, что из-за своего волнения боюсь смотреть на Саульского. Решаю разбавить напряжение, озвучивая вопрос, который, так или иначе, не дает мне покоя:
— Рома… Что ты сделал с Еленой?
— Тебе не нужно этого знать, — абсолютно спокойно отвечает он.
Может, и так… Но я не могу оставаться в неведении.
— Она жива?
Он с силой вжимает челюсти, но отвечает:
— Жива.
— Это… правильно.
— Правильно? — губы Саульского растягивает жесткая усмешка. Смотрит на меня, задерживая взгляд настолько, что я успеваю заволноваться, ведь в этот момент он не следит за дорогой. Однако едва я распахиваю губы, чтобы как-то вернуть его внимание к движению, он сам отворачивается. — Я не ездил к ней. В противном случае на твои вопросы ответить бы не смог. Только поэтому. Семена отправил. Он все решил.
— Как? — выпаливаю, не скрывая переживаний.
Хоть Голубева и не заслуживает сострадания. Все-таки она мать, у нее маленький сын. Да и могу ли я винить ее за то, что она пыталась вернуть любимого человека? Нет, поначалу я злилась. И очень сильно. Но по факту поняла, что смерти ее не хочу.
— Она уехала из города. Больше ты ее никогда не увидишь.
Протяжно вздыхаю.
— Это хорошо. Спасибо. Мне так легче. Ну, зная, что ее здесь больше нет, мне легче.
Как мы ни готовились, Тоня едва по стенке не съезжает при виде меня.
— Матерь Божья… Господи Иисусе Христе… — бросаемся с Саульским, чтобы ее подхватить. — Это ты… Это и правда ты… Жива…
— Я, Тонечка. Я. И у меня все хорошо. Жива, здорова. Сына родила. Красивого. Крепкого. Вы обязательно должны познакомиться! Так что, давай, возьми себе в руки.
— Как же так получилось? — промокает платком катящиеся по щекам слезы.
— Разве это сейчас важно? — обнимаю ее и глажу по спине. — Неважно же. Главное, я здесь.
— Неважно, конечно. А мальца-то хочу увидеть! Вы мне столько ночей снились! Я-то думала, с того света… А ты такая же… Живая… — никак не может поверить. — Румяная. Глаза светятся… А мальчонка на Романа Викторовича похож?
— Похож, Тонечка, — улыбаюсь вовсю, незаметно смахивая непрошенные слезы.
— Ой, дожить бы… да понянчиться…
— А ты к нам переезжай, будешь нянчиться каждый день.
— Да куда к вам? Зачем я вам? Уже старая, помощи никакой…
— Скажешь тоже, Тоня, — восклицаю почти сердито. — Ты мне не для помощи нужна. Я, знаешь, как скучала?!
Няня в очередной раз промокает заплаканные глаза и тяжко вздыхает.
— Господи… Бывает же такое…
— Бывает, Тонечка.
— Я же после того взрыва сама чуть не померла…
— Прости. Прости меня, пожалуйста. Если бы я знала, что так будет, никогда бы не сбежала.
Замечаю, как Рома в лице меняется.
— Может, пройдем в комнату? — резко спрашивает он.
— Проходите, — опомнившись, восклицает няня. — Руки мойте, и за стол.
Неловко толкаемся с Саульским в маленькой ванной. Пользуюсь случаем, чтобы якобы ненароком его коснуться. Жадно вдохнуть насыщенный и терпкий запах.
Когда глаза поднимаю, кажется, что все — отсюда мы не выйдем.
— Юль… Не надо забирать Антонину в свою квартиру.
— Почему?
— Смысл ей тягать чемоданы к тебе, потом к нам.
Казалось бы, вполне резонно, но я все равно злюсь на его самоуверенность.
— Значит, убежден, что будет только по-твоему?
— Ты же меня знаешь, Юля.
— А ты меня!
Круто развернувшись, покидаю ванную.
Помогаю Тоне накрыть на стол. А когда подходит время садиться, занимаю место подальше от Саульского.
— Где живете сейчас? Там же? — интересуется няня.
— Мм-м… — подбираю слова. — Рома там же. А я… Мы не вместе, Тоня. Я снимаю квартиру. В Некрасовском переулке.
— Нельзя так, — всплескивает руками. — Не вместе.
Вздыхаю и молчу. А когда я молчу, никто другой забивать тишину не собирается.
— Так получилось, Тонечка. И… — нарочито шумно перевожу дыхание. — В общем, мне бы не хотелось это обсуждать.
— Ох, узнаю упрямицу, — смеется няня.
— Упрямство здесь ни при чем, — натянуто улыбаюсь. — С чем вареники?
— Да с чем могут быть? Как ты любишь.
— С картошкой?
— С картошкой. Я же тебя ждала!