Ты теперь моя
Шрифт:
— Потому что взрослым это нравится, — снисходительно поясняет Богдан. — Для них это круто.
— Очень круто! Когда-нибудь и вы это поймете.
— Не дай Боже, — восклицает Юка, порывисто прижимая к груди ладонь.
Оставляя детей на Тоню и аниматоров, увожу жену танцевать. Плавно притормаживаем примерно в центре полупустой площадки. Глаза Юли сверкают неподдельным восторгом, когда она узнает музыку.
— Ого! Вальс, Саульский! Ого! Ничего себе!
Такая реакция стоит всех этих нехитрых свершений.
— Да, мурка моя. Вальс.
Воздушное серо-голубое платье мягко разлетается, когда я подхватываю и кружу ее.
— Я так люблю тебя, Рома, знаешь же? — Киваю. — Ты — мой ласковый и нежный зверь, — неосознанно хмурюсь и приподнимаю брови, однако и тут соглашаюсь. — Лучше тебя нет.
— Последнее — сильнейшее заблуждение, мурка. Но я всеми силами готов это подпитывать.
— Саульский, — смеется Юлька. — Ты как всегда.
Кажется, я уже душу вывернул. Куда больше? И, тем не менее, невесть откуда возникший понторез Сеня хлопает в ладоши и орет во всю силу легких:
— Горько!
Склоняюсь к Юле и неожиданно встречаю сопротивление. Ладонью мне в грудь упирается и заявляет:
— Не беспокойся. Долбиться в десна — не мое.
Конечно, я помню, когда говорил ей эти слова. И все же на миг теряюсь.
— Не смешно, мурка.
Однако она смеется. Пока я внаглую не затыкаю ей рот. Стискивая ладонью затылок, на эмоциях целую откровенно п'oшло. Кровь в жилах закипает, и всякие благие намерения обваливаются в дремучие чертоги. Скольжу второй рукой вниз по Юлиной спине и, демонстрируя разнуздавшееся возбуждение, вжимаю ее в свой пах.
— С ума сошел… Здесь же… недалеко дети… — запыханно ругается моя мурка, когда удается меня оттолкнуть.
— Им сейчас не до нас. У них свое представление.
— И все-таки…
— Ладно. Расслабься, — сам глубоко вдыхаю и медленно выдыхаю, чтобы мозги на место встали. — Пойдем, освежимся.
Около стола с напитками Юля как бы между делом поднимает весьма интересную тему.
— Богдану в следующем году в школу. И… Я тут подумала, Ром, может, мне, кроме детского сада, частный лицей организовать?
Да, Юлька таки довела до ума то роковое, казалось бы, абсолютно безнадежное приобретение. Изначально она делала это ради Бо, не хотела его далеко от себя отпускать, хоть и признавала важность социального общения. На второй год работы дошкольное учреждение стало лучшим в городе. И сейчас все мечтают всунуть отпрыска в садик Саульской.
— Когда ты собираешься все успевать, Юль? — подаю ей бокал с шампанским. — Школа — совсем другой уровень. Посложнее будет.
— Ты в меня не веришь? — отпивая холодный шипучий напиток, с удовольствием жмурится.
— Верю, конечно, — и я говорю это искренне, зная, какая она у меня упрямая и целеустремленная. — Не хочу, чтобы ты загонялась.
— Я все продумала. Сделаю садик и школу комплексом. Рядом с нами есть крутое здание, и его недавно выставили на продажу. За год можно сделать ремонт, все оформить официально и набрать самый лучший коллектив.
— Мурка… — выдыхаю, но понимаю, что она действительно уже все обмозговала. Не успокоится. — Если решила, дерзай.
— Я знала, что ты меня поддержишь!
— Чем бы дитя ни тешилось… — пожимаю плечами и делаю крупный глоток шампанского.
— Что? Ты опять за свое?
— Пойми меня правильно, — притягиваю ее к себе. — Я счастлив, когда ты счастлива.
— А я — когда ты.
Первым мы всегда укладываем Бо. Юля целует его и, подхватывая сонную Ангелину, отходит к двери. Я задерживаюсь дольше. Сын сжимает своими маленькими ладонями мою руку, и я присаживаюсь на край кровати, чтобы наклониться и обнять его. Поглаживая по спине, касаюсь губами лба.
— Спокойной ночи, Бо.
Отхожу и тушу свет, оставляя ночник.
— Спокойной ночи, папа. Спокойной ночи, мама. Спокойной ночи, Лина, — каждый вечер это неизменно звучит именно так.
Затем идентичный ритуал проводим в комнате Ангелины. Правда, тут еще нужно дождаться, чтобы уснула наша принцесса. На это порой требуется немало времени, но сегодня она порядком измотана — физически и эмоционально.
Держу Ангела за ручку и невольно погружаюсь в воспоминания. Никогда не думал, что соглашусь на второго ребенка, Юля с этим рацпредложением зашла резко и неожиданно.
— У меня ведь кукла. Папа подарил. Для внучки.
Смотрел на нее тогда и слов не находил, чтобы отказать. Безусловно, кукла — только крючок, за который Юлька попыталась зацепиться. По глазам ее видел, что она сама об этом мечтает. А мне, исполняя ее желание, вновь пришлось душу дьяволу продать.
Я помню все. Как кончал в нее с мыслью, что запускаю этот необратимый процесс. Как лежал потом всю ночь без сна, прикрывая ладонью ее плоский живот. Как мысленно складывал своеобразные молитвы, чтобы все прошло нормально. Кажется, каждый день из тех долгих девяти месяцев в памяти отложился. Изменения в Юлином теле, шевеления малышки, свой душевный отклик.
И наконец роды. Я не знал, что даже при нормальном родоразрешении бывает кровь. Меня ею сложно устрашить, но в тот момент Юлина пугала меня до чертиков. Она не кричала. Подозреваю, что именно из-за меня. Но тонкий жалобный скулеж, который она никак не могла сдержать, разбивал мне душу с не меньшей силой.
Шесть долгих часов мы вместе с моей муркой дышали через боль. Ее физическую и мою душевную. Я все в себя впитал. Все. Каждой клеткой. Запечатал в себе. На всю жизнь. Никогда не забуду.