Ты теперь моя
Шрифт:
Сауль
В доме так тихо, слух режет. Я теперь не переношу подобную звенящую пустоту. Еще мокрыми руками подкатываю манжеты рубашки к локтям и направляюсь к выходу на задний двор. По привычке ступаю размеренно и неспешно, но изнутри что-то так и подгоняет. Не в силах воздействовать на внешние показатели, управляет внутренними. Грудь чаще и резче поднимает. А стоит увидеть Юлю с сыном на качелях, сердце гулко вниз обрывается. И тут же, будто на пружине, хлестко обратно возвращается. Секундная заминка, казалось бы, а ощутимо.
— Ты снова рано, — улыбается мне жена.
— Да, — поджимаю губы и, в попытке выровнять дыхание, медленно через нос втягиваю прелый и влажный осенний воздух.
Ловко перехватывая Богдана, Юлька подскакивает вместе с ним на ноги и без промедлений выступает мне навстречу.
Трогаю ладонью ее поясницу. Весомо давлю, чтобы ближе к себе подтолкнуть. Наклоняюсь и целую сразу в губы. Оторвавшись, в глаза смотрю и снова целую. Дольше. Глубже. Жаднее.
— Рома, — упираясь ладонью мне в грудь, отодвигается. Звонко смеется, не представляя, что этот радужный перелив в моей груди эхом расползается. — В саду мальчики.
Только моя мурка может называть бритоголовых мужиков мальчиками.
— Чем занимаетесь? — спрашиваю и вновь подвисаю на ее счастливом личике.
— Да так… Вышли на солнышке погреться.
Машинально вскидываю голову к небу. Да, кажется, словно осень передумала и сбежала, а лето вновь вернулось. Но это тепло обманчивое. Густой воздух рябит раскаленными солнечными лучами, а от земли уже холод тянется.
— Все хорошо? — часто это спрашивает.
— Все хорошо.
Богдан, требуя внимания, настойчиво вцепляется мне в ворот кулачками, и я, опомнившись, забираю его у Юли.
— Бо, — при взгляде на сына уголки губ сами собой приподнимаются. — Массу набираешь, сын. Молодец, — он широко мне улыбается, а потом уже знакомо смеется, разрывая во мне последние нити стойкости. Вот так бывает, да. От таких простых вещей у меня, всего того конченого мудака, весь мышечный корсет дрожит. — Как ты его носишь, Юль? Не тяжело?
— Ну, если долго только, тогда тяжеловато… Но так-то он не за один день вырос. Постепенно привыкаю к нагрузкам. Бодя и родился большим, так что…
Тема, к которой я до сих пор не решаюсь даже приблизиться. Но все же спрашиваю:
— Как это было?
— Нормально, — нарочито бойко отмахивается моя Юлька. — Правда. Все, как по учебнику. Идеально.
Врет ведь. По глазам вижу. Хочу ее прямо сейчас обнять. Боль ее впитать, всю себе забрать. Только не получится уже, она ее прошла в одиночку. Без меня. И это хуже, чем я мог бы предположить. Пожар внутри.
— Иди сюда, мурка моя.
Обнимаю, она в ответку руками обвивает. Запрокидывая голову, в глаза заглядывает.
— Слушай! Слышишь? — притихает, скорчив забавное личико. — Тоня с Момо что-то новое для сада придумали. Теперь с громкими спорами реализуют. Все твои мальчики на стреме, — беззаботно хохочет. — А ты заметил, как Семен на Момо поглядывает? Надо их поженить!
Ну, пиздец… Мы что, рабовладельцы, такие решения принимать?
— Семен на всех поглядывает. На то он и Семен.
Юлька цокает, недовольная тем, что я не разделяю ее матримониальных планов. Может, там что-то такое и есть… Мне откуда знать? Я будто ослеп. Никого кроме нее не вижу.
— Вчера за ужином он как заколдованный на Момо смотрел. Да! Говорю тебе!
Киваю, отстраненно принимая эту информацию. В таких вопросах проще согласиться, чем спорить. Пусть Семен сам огребает.
Глядя жене в глаза, как бы между делом, сообщаю:
— Надо нам Богдана покрестить.
Считываю ее реакцию. Она в замешательстве, но вроде как не совсем против.
— Хм… Давай покрестим.
— Завтра. Я договорился.
После этого Юля ожидаемо фыркает и качает головой. Жду, когда начнет возмущаться, что я в очередной раз сам все решил. Но, к моему облегчению, этого не следует.
— Тогда я хочу японского консула на обед, — нахрапом выдвигает моя мурка. — Мы с Момо скучаем по Японии. Будет с кем поговорить. М?
— Японского консула? — заторможенно мигаю, всматриваясь в ее глаза. — Надо? Пригласим.
— Ты серьезно?
— Конечно, серьезно, — с самым важным видом полирую свое обещание. И тут же добавляю уже по факту: — Ставницеры будут.
— Тогда и Ритка с женихом прискачет, они на сборы быстрые. Полинка, Макар — тоже не откажутся. А почему сейчас? Что ты надумал?
— Я так решил.
Не хочу говорить даже ей, но теперь для меня, великого «конченого антихриста», как окрестил меня однажды тесть, это очень важно.
Юля некоторое время молчит. Прикусывая губу, разглядывает мое хмурое лицо. А потом мягко улыбается и кивает.
— Возьмем Макара и Риту в крестные.
— Решили, значит.
Как же охренительно здорово, что теперь мы все вопросы обсуждаем в спокойных тонах и обязательно приходим к компромиссу! Юлька моя может еще и посмеяться, когда я по старинке наглею.
Смотрю на сына. Прижимаюсь губами к темной, словно шелковистой, макушке. Бездумно вдыхаю его запах. Грудь будто больше становится. Распирает ее нехило. Это не всегда только приятные ощущения, но я привыкаю. Порой, конечно, еще охреневаю с самого себя, что способен на такие чувства, но уже нет того стойкого сволочного упрямства, какое цвело буйным цветом в начале наших с Юлей отношений.
Ловлю в фокус ее блестящие от слез глаза, и первым порывом удавиться хочется. Потом я догоняю, конечно, что это тот самый счастливый отражатель. Ближе ее притягиваю. Слышу, как порывисто вздыхает и прячет у меня на груди лицо.