Ты у него одна
Шрифт:
– Ладно. – Теперь уже Эмма терзала край скатерти и готова была пропахать ногтями лаковую поверхность стола. – Допустим, я хочу жить. Допустим, я даже принимаю ваши условия, но мне нужно точно знать, чего я не должна делать! Как я могу быть твердо уверена в том, что поступаю правильно, если самих правил поведения не знаю!
Она метнулась глазами в сторону Данилы, но тот – вот гад! – обхватив голову растопыренными пальцами, упорно сверлил взглядом меню, словно оттуда вот-вот должны начать выскакивать перечисленные там блюда. Глаза его подружки Ланы также были опущены долу. Но если на его лице была сомнамбулическая
– Чего я не должна делать? – Эмма снова обратила свой взор в сторону «дяди Гены». – Чего?!
– Вот это правильный подход к делу, дорогая. – Он самодовольно разулыбался. – Ты не должна бегать по ментовкам – это раз…
«Вот, оказывается, в чем и в ком причина страха Макашова-Кешкина-Кошкина! Вот кого он так несказанно боится! Ладно, хоть одним пунктом в моей розыскной деятельности меньше, хотя следовало догадаться ранее…» – Эмма обеспокоенно заворочалась и выжидательно склонила голову набок.
– Затем… Ты должна будешь докладывать мне обо всех твоих новых знакомствах. Обо всех! Включая женщин, детей, стариков и прочая, прочая, прочая… Теперь посылки, что ты получала…
«Настучал!!!» – Старательно отточенным презрительным взглядом она полоснула по лицу Данилы, но тот глаз так и не поднял.
– Я хочу их видеть. – «Дядя Гена» вдруг поднялся и развел руки в стороны. – Вот, собственно, и все, дорогая, что я хотел тебе сказать. Как видишь, здесь не содержится ничего странного или, упаси бог, страшного. Просто я хочу, чтобы над тобой были распростерты мои отеческие руки. Чтобы они могли уберечь тебя от ошибок и недоразумений.
– И только-то?! – Эмма тоже поднялась и взяла в руки сумочку, стараясь не показать бешенства, клокотавшего у нее в груди. – Ну если дело только в этом, то, думаю, проблем не будет. Вы всегда были мне за отца, дядя Гена. И ваша опека теперь, когда я осталась совершенно одна… К тому же мне, возможно, понадобится ваша помощь в скором будущем…
– На что ты намекаешь?! – не выдержав, все же взвизгнула Лана и взвилась с места, моментально приковав к себе взгляды большинства присутствующих в ресторане. Вернее, всех тех, кто был еще в состоянии относительной трезвости и способен был видеть, слышать и оценивать неадекватное поведение посторонних. – На что ты весь вечер намекаешь?! Ты что, беременна, мать твою?!
– Гм-мм… – «Дядя Гена», смутившись, закашлялся и послал в адрес Данилы один из своих гневно-вопрошающих взглядов. – Что-то я, ребятки, не совсем понимаю… Эмма, что такое? Уж не хочешь ли ты сказать…
– Именно! – с радостным всплеском Эмма схлестнула перед грудью руки. – Именно, дядя Гена, это я и хочу сказать! И если на роль деда вы не проходите, явно не проходите, то уж крестным отцом быть просто обязаны!
Она повернулась к ним обнаженной спиной, моля бога лишь о том, чтобы они не заметили на ней капель пота, выступивших от приступа безумной ярости. Чтобы дойти так – с высоко поднятым подбородком – до самой машины и не споткнуться. Чтобы не отреагировать на злобное «Сука! Сука! Сука!», что выкрикивала ей в спину взбесившаяся Лана. И чтобы, не дай бог, не дать понять этому ублюдку, ее мужу, как ей больно! Как ей невыносимо больно наблюдать за его равнодушным созерцанием того, как ее втаптывают в грязь.
Мерзкий, мерзкий, мерзкий…
Она шептала это всю дорогу от ресторана до дома. Она без устали повторяла это, погрузившись по самые глаза в горячую ванну. Она не переставала твердить это, укутавшись с головой в одеяло и подтянув к подбородку подрагивающие колени. А потом она уснула. И всю ночь проплакала, наблюдая за собой, жалкой, растрепанной, одинокой, заброшенной, словно со стороны. Может, это был всего лишь сон, но, проснувшись, Эмма обнаружила, что подушка совершенно мокрая, а глаза припухшие, а на душе, как в самый великий день скорби, – пусто, сумрачно и тяжело.
Она встала с постели и тут же покачнулась. Ухватилась за край прикроватного столика и почти тут же почувствовала дикий приступ тошноты.
«Накаркала, идиотка! – мелькнуло в мозгу, пока она бежала, роняя тапки, к унитазу. – Точно, накаркала!»
Что за дьявол подначил ее вчерашним вечером, заставив врать про врача какого-то, про крестины, Эльмира и сама не знала. То ли действительно в подсознании ожило вдруг воспоминание об обмане, к которому прибегла покойная Лена. То ли захотелось стереть самодовольство с лица Ланы, которая на протяжении всей встречи бросала на Данилу собственнические взгляды, то ли… То ли само ее естество ей подсказало, что так тому и быть. Но, корчась сейчас над унитазом в рвотных спазмах, Эмма проклинала себя на чем свет стоит.
А вдруг правда, что тогда?! Что с ней будет?! Представить себя в роли матери было непостижимо. Это было выше ее сил. И не потому, что она боялась трудностей, а потому что у ребенка непременно должен быть отец. Непременно! А у ее ребенка, если, конечно, ее сегодняшнее недомогание не последствие вчерашнего пиршества, отца нет. Вернее, как биологическая особь он в природе существует, но вот на место подле них он не имел права претендовать.
«А он и не думает этого делать, дура! – сказала она себе, увидев в зеркале ванной скукоженную позелевшую физиономию. – Ему теперь не до нас! У их теперича Лана есть и „Ягуар“, а также комплекты из кожаных штанов и жилеток. А это уже – ого-го-го!»
Эмма пустила воду и сунула под струю растрепанную голову. Нечего терзать себя непонятно чем. Во-первых, беременности, которую она вчера спонтанно выудила из глубны сознания, может вообще не оказаться, поскольку ложной она была изначально. Во-вторых, в вероломстве супруга ей удалось убедиться уже приличное время назад, так что открытием для нее это не было. Ну, а в-третьих… В-третьих, ей нужно срочно узнать: отчего это разлюбезный «дядя Гена» решил лишить ее свободы действий? Чем продиктована такая отеческая забота с его стороны? Что не соблюдением ее интересов, это несомненно, но тогда ради чьих?!
Эмма торопливо вытерла голову и понеслась к себе в спальню. Там она выудила свои исчерченные вдоль и поперек детективные заметки, добавила к ним еще один пункт под аббревиатурой ДГ и окружила хороводом вопросительных знаков. Потом долго и настойчиво сверлила записи глазами и все пыталась понять, что же ее так тревожит. Что лежит на поверхности и настойчиво требует к себе внимания. До черных мушек в глазах она вглядывалась в эти строчки, но лишь нажила себе головную боль. Ну никак не могла она найти логического объяснения, абсолютно никак!