Ты у него одна
Шрифт:
Ох, она все сейчас готова была отдать, лишь бы он порывисто прижал ее к себе и начал шептать что-нибудь на ухо. Что-нибудь сладостно-упоительное, то, от чего раньше у нее совершенно не кружилась голова и постоянно хотелось заткнуть уши.
Но он этого не сделал. Отступил в сторону, так и не разжав рук и не прекратив ухмыляться, лишь бросил язвительно в спину:
– Ты бы поаккуратнее на поворотах. – Пробираясь мимо него, она сильно ударилась бедром о перила лестницы. – В твоем положении это может быть чревато…
Внутри все оборвалось. Итак… он допускает мысль о ее беременности, но ясно дает
Ну и пусть, решила она и побежала вверх по лестнице.
Там, и только там ранее находились апартаменты «дяди Гены». Там дислоцировалась его штаб-квартира, его ставка, его вертеп. Прежняя жена Лариса не жаловала посетителей, сетуя на отсутствие у супруга времени на семью. Но теперешнюю это, очевидно, не так уж беспокоило. Во всяком случае, поднявшись, Эмма обнаружила толпу мужчин перед личным кабинетом «дяди Гены» и совершенно довольную жизнью супругу, порхавшую там в ночном пеньюаре.
Кивком головы поприветствовав присутствующих, среди которых попадались знакомые лица, Эмма решительно двинулась к дверям кабинета.
– Геша занят! – нараспев произнесла супруга, очевидно, исполняющая роль секретаря (это в пеньюаре-то!).
– Плевать, – еле слышно отрезала Эмма и, ворвавшись в обитель «дяди Гены», заперла за собой дверь на ключ, предусмотрительно кем-то оставленный в зеве замка. – Добрый день, дядя Гена!
Лицо ее озарила почти счастливая улыбка, тогда как глаза пытливо изучали обстановку.
Папа и дочка сидели рядышком на низкой оттоманке и в тот момент, когда она вошла, доверительно о чем-то шептались. При ее появлении разговор был скомкан, что не могло не отразиться на холеной физиономии Ланы. Она невыносимо высоко вздернула тонкие бровки и капризно выпятила губы.
– Добрый, Эммочка, добрый. – Дядя Гена был опытным политиком и понимал: раз девочка сама к нему пожаловала без капризов и лишних уговоров, значит, на то есть причины, и, видимо, весьма и весьма веские. А дочка со своими вечным нытьем «люблю-хочу-пойду замуж» может и переждать часок-другой. – Входи, входи. Ланочка, детка, позови сюда моего помощника и накрывайте к обеду, я недолго.
Ланочка ушла, весьма внушительно шарахнув напоследок дверью. Та саданулась о притолоку, открылась, закрылась и, снова открывшись, беззвучно закачалась на бронзовых петлях.
– Присаживайся. – Он похлопал ладонью по тому месту, где только что сидела его дочь, и устало потер глаза. – Ох уж эти дети! То одно, то другое. И чем взрослее они, тем глобальнее их проблемы.
– Да уж… – меланхолично поддержала она разговор, осторожно усаживаясь рядышком с «дядей Геной».
– Тебе не понять, милая. Когда-то ты еще это поймешь. Или… Или вчерашнее твое заявление не было блефом? Ну, признайся старику, не красней! Данилку хотела позлить и дочку мою подразнить? А? Угадал?
– Нет, не угадали, – упрямо мотнула Эмма головой, высвобождая локон волос, который «дядя Гена» принялся накручивать себе на палец (тоже еще герой-любовник!). – Я на самом деле беременна.
Она сидела вполоборота к двери и не могла не видеть, как та беззвучно приотворилась и на пороге возник силуэт помощника. Он замер, прислушиваясь к ее словам, и она его не разочаровала, решив развить эту тему.
– Я на самом деле беременна, дядя Гена. – Эмма склонила голову набок так, чтобы волна волос скрыла от нее замершего у входа Данилу. – И это может стать серьезной проблемой для вас.
– Да?! – Казалось, тот был удивлен или старался казаться таковым. – И каким же образом это может коснуться меня лично?
На последних словах он выразительно хохотнул и снова потянулся к ее волосам. На сей раз она противиться не стала. Пусть потешится.
– Вам вряд ли может понравиться иметь в зятьях человека, чей ребенок бегает по улицам города байстрюком.
Волна воздуха обдала ее сзади, и почти тут же ее приподняли с места за воротник.
– Чего мелешь?! – гневно обрушился на нее Данила, даже не удосужившись повернуть к себе лицом. – Какой ребенок?! Какой байстрюк?!
Ага! Значит, возможность родства уже не отрицается. Понятно… Идем дальше.
– Твой ребенок, милый. И перестань же меня трепать в конце концов! – Она возмущенно заворочалась, напоминая самой себе марионетку в его руках: руки растопырены в разные стороны, фалды пиджака разъехались, блузка снова задралась, обнажив голый живот. – Что за манеры?! На вашем месте, дядя Гена, я бы всерьез задумалась, прежде чем усыновить этого выскочку. Хам, одно слово…
По еле уловимому жесту хозяина она была освобождена и стояла теперь в стороне от них с красным лицом, расхристанная и наверняка жалкая, а так ведь хотела выглядеть красивой и сексуальной…
– Ты врешь. – Данила свирепо переводил взгляд с нее на хозяина и обратно, сжимал судорожно кулаки, видимо, изо всех сил стараясь сдержаться, чтобы не пустить их в ход. – Она врет, шеф! Она врет, я же знаю! Шарахалась по гостиницам непонятно с кем, а теперь все хочет на меня списать! Что же это получается: кто последний – тот и папа?!
Он осекся, поняв, что сказал что-то не то и не так. «Дядя Гена» это уловил молниеносно. Несколько мучительных мгновений он смотрел на своего охранника или помощника (кем он там у него числился), не говоря ни слова, а лишь улыбаясь улыбкой особи, взращенной сфинксом и змеей. Потом еле слышно прошелестел:
– Так последним ты все же был, Данилушка? И когда сподобился не устоять перед чарами?
– Да я!..
Данила ударил себя кулаком в грудь, порываясь начать оправдываться, но хозяин остановил его одним лишь взмахом царственной длани и повернул голову в сторону гостьи.
– Так когда, Эммочка?
Вот он, момент истины! Вот он, момент триумфа! Используй же его, Эмма, отомсти! Низвергни на колени своего врага, в коего в одночасье превратился близкий тебе человек, с которым ты делила пять лет и стол и кров. Заставь его пожалеть обо всем! Сейчас он в полной твоей власти. Затравленный взгляд, который он изо всех сил пытается скрыть за сизо-непроницаемой мутью. Подрагивающие пальцы, что моментально и предусмотрительно были спрятаны под мышки и снова зажаты там в кулаки. Кадык, челноком снующий туда-сюда под смуглой кожей шеи. Это ли не свидетельство того, что он боится?! Боится неистово, смертельно, а ведь он не трус. Никогда им не был, а сейчас трусил отчаянно…