Ты у него одна

Романова Галина Владимировна

«Только не вздумай реветь, дура! – попыталась она урезонить себя. – И так на чучело похожа, еще сопли пузырем давай распусти. То-то он порадуется…»

– Эй, – прозвучал его голос у самого ее уха. – Посмотри на меня.

– Я… я не могу… – жалко выдавила она через силу и закусила губу.

– Почему?

– Я… некрасивая. Я… – Слезы предательски закапали из глаз прямо на босые ступни ног, неприятно холодя и обжигая одновременно. – Я еще не умывалась…

– О-ох, боже ты мой, какая же ты все-таки у меня дура, Эмка!

Он не обнял ее – нет. Он сграбастал ее, как-то обхватив всю разом, накрыв ее собою с головой. Прижал ее с силой

и принялся легонько покачивать. Трогал ее спутанные волосы руками, и покачивал, и что-то шептал при этом неразборчиво.

Эмма уткнулась ему носом в подмышку и хлюпала там и хлюпала, слизывая кончиком языка слезы и мысленно проклиная себя на чем свет стоит. Вдыхала его запах, роднее которого, оказывается, нет на свете, и проклинала себя всякими разными словами.

Данила… Милый, родной, единственный… Именно единственный, потому как никто и никогда не был ей ближе и роднее, чем он. Все, что происходит страшного и непонятного сейчас вокруг нее, не должно иметь для нее никакого значения, а… леший с этим со всем. Пусть все катится в тартарары. Хотела сегодня разыскать родителей погибшей Аленки, кинуться на поиски женщины и ребенка, что раскатывают по городу на ее «Форде»? Ничего не выйдет! Никуда она не выйдет из дома. Никуда. Потому что ее муж, кажется, вернулся. И вполне возможно, что все у них будет хорошо. И дом, и семья и… кажется, ребенок тоже будет. И зачат он был в ту самую грозовую ночь, когда она по глупости едва не лишила себя жизни, совсем не подозревая, что через несколько часов новая жизнь зародится в ней самой…

– Не плачь, – попросил он ее и, обхватив ее голову руками, попытался посмотреть ей в лицо. – Ну что ты?! Эмма! Ну не плачь! Я не могу, когда ты плачешь, слышишь! Когда ты надменная, гордая, сильная, мне тоже тяжело и больно, но все же не так, как когда ты такая…

– Ка-ка-яяаа? – проквакала Эмма и от того, насколько это у нее неприглядно вышло, заплакала пуще прежнего.

– Эммочка, детка, ну будет тебе! Будет! – Данила подхватил ее на руки и еще крепче прижал к себе. – Прекрати плакать. Лицо сейчас распухнет. Глаза покраснеют. Будешь похожа на Деда Мороза. А ты так любишь быть красивой.

– А ты не любишь?! – пискнула она и попыталась угомониться.

– Я? Мне ты дорога любая. Ну хватит… Хватит, дуреха.

Он сел вместе с ней на диван и затих. Просто обнимал и не говорил ни слова. Мало-помалу Эмма начала успокаиваться. Слезы высохли, хотя рыдания еще корябали горло и в носу жутко свербило. Она выпростала свою всклокоченную голову у него из-под руки и постаралась придать своим волосам хоть какое-то подобие прически.

– Не смотри на меня, – пробормотала она, увидев, с каким вниманием он наблюдает за ее манипуляциями. – Я…

– Слушай… – Ей показалось, что он вспылил, настолько строгой была интонация. – Ты давай прекращай отдавать мне приказания. Я не буду по жизни твоим слугой. Не был и не буду. И если ты хочешь…

– Хочу. – Эмма во все глаза смотрела на Данилу и не могла понять, как это ей удавалось не любить его все эти пять лет. Его губы, подбородок, волосы, глаза. – Я все хочу только с тобой… Чтобы ты был рядом. Я хочу этого, Данила! Очень хочу!

– Только не реви снова! – прикрикнул он на нее, заметив, как глаза ее снова наполняются слезами. Он помолчал, все время поглаживая ее мокрые щеки, потом как-то странно глядя на нее, спросил: – Это правда?

– Что?

– То, что ты только что сказала? Ну… про то, что ты хочешь быть со мной? Ты это серьезно?

Эмма лишь молча кивнула и обессилено привалилась к его плечу. Посопела немного, стараясь справиться со слезами, которые будто прорвало сегодня. Которые будто только и ждали, чтобы начать выливаться и делать ее лицо распухшим и некрасивым.

В тишине стало слышно, как капает вода в кухне. Щелкает обо что-то, наверное о воду в чашке из-под молока, которое она уговорила себя вчера вечером выпить. Заурчал холодильник. И еще что-то стучало. Стучало прямо в висок. Неровно, то сбиваясь с ритма, то восстанавливая свой монотонный перестук.

Сердце! Господи, это же его сердце скачет, как бешеное. Просто сумасшедшее какое-то сердце. Нельзя так, вон у нее даже виски заломило от этих бешеных толчков.

– Данила, – позвала она и сморщилась от того, каким скрипучим показался ей ее голос.

– У? – Он не шелохнулся, только сердце отчего-то замерло, перестав долбить ей в висок.

– Что это у тебя с сердцем? – Она положила ему ладошку на грудь с левой стороны и прижала слегка. – Болит?

– Оно давно болит, – согласился он хрипло и вдобавок еще и кивнул. – Оно с детства болит.

– Да?! А почему я об этом узнаю последней?! – Она всерьез обеспокоилась и попыталась сползти с его коленей. Но он не пустил, вцепившись в халат пальцами, словно клещами. – У меня есть знакомый кардиолог. Он поставит тебя на ноги за месяц! У него больное сердце, а я об этом не знаю!

Противная муть снова поползла ему в глаза, мешая разобрать, что таится на самом их дне.

– И как оно болит? – Эмма сразу занервничала, поняв, что он снова пытается спрятаться от нее. – Данила, не молчи, пожалуйста! Я же твоя жена… пока. И я должна знать, что у тебя болит.

– Да? – полузадумчиво, полунасмешливо пробормотал он, привлекая ее к себе и зарываясь подбородком в ее волосы. – Должна? Может, и должна. Но ты также должна знать и причину моей хронической сердечной недостаточности.

– И?! – Ее руки сами собой поползли кверху, обхватили его затылок и принялись поглаживать кожу под этим жутким конским хвостом, который он непонятно зачем отрастил. Пусть не сразу, но она потребует, чтобы он подстриг волосы. Обязательно потребует. Пусть он будет прежним… – И в чем же причина твоей хронической сердечной недостаточности?

– Она в тебе, милая… – Он с силой втянул в себя воздух. – Боже, как ты пахнешь! Тысячу лет не слышал твоего запаха! Целую вечность! Эльмирочка моя… Ты ведь моя, правда?

– Да. – В горле снова встал противный комок, мешающий дышать, говорить, думать, перекрыл дыхание, заставил скакать сердце, а на глазах снова выступили слезы. – Так больше продолжаться не может. Все должно быть по-другому! Все!

– Что?..

Дежурный вопрос. Абсолютно дежурный, потому что он уже почти ничего не слышал и плохо соображал, что она ему шепчет на ухо. Ее близость душила его, сводила с ума. Он так давно не любил ее… Целая вечность прошла с тех пор, когда они засыпали и просыпались в одной постели. Пусть она была ему почти чужой, пусть была отстранена тогда, и, глядя на нее спящую, он ловил себя на мысли, что она совершенно не принадлежит ему, что она живет в каком-то своем мире. Совершенно ином, сильно отличающемся от его, но видеть-то ее, видеть-то он ее мог всегда. Протянуть руку. Погладить по щеке, плечам, по груди. Да, она часто поворачивалась к нему спиной. Много раз морщилась, когда он занимался с ней любовью. Но она была рядом.