Ты умрёшь завтра
Шрифт:
«Все это слишком умозрительно», — одернул себя историк Семыгин и решил сконцентрировать внимание на чем-то более реалистичном, чем просто совпадение образов. А именно — на священном камне на имя Алатырь.
«Змей, Мировое дерево — на деле все это может оказаться чем угодно, размышлял Аркадий Юрьевич. — Камень же — всегда камень. И в мифах, и в преданиях, и в реальной жизни».
Но Алатырь отсутствовал. За все года, проведенные в ПГТ Красный, Аркадию Юрьевичу не попадался природный камень больше кулака размером. Конечно, специальных поисков Семыгин не устраивал, но полагал, что священный камень должен был иметь соответствующие размеры, иначе паломники его бы просто не заметили, а место не запомнили. На всякий случай историк Семыгин прочесал город, и даже побеседовал со старожилами, но никто никаких валунов не видел и не помнил. Камень раздражающе отсутствовал.
«Но это еще не значит, что камня не было в старину», — заключил историк Семыгин и отправился к председателю горисполкома, на этот раз предлагая себя в качестве бесплатного архивариуса. Поворотов, которому рабочих рук вечно не хватало, помощь охотно принял, и историк Семыгин получил доступ к документам двадцатитрехлетней давности, оставшихся еще от первых строителей.
4 сентября 1972 года Аркадий Юрьевич находился дома, сидел за столом в своем кабинете-балконе, и просматривал отобранные в конторе Поворотова бумаги. День клонился к вечеру и солнце, ядовито-оранжевое, вот-вот должно было скрыться за черно-зеленым частоколом лесистого горизонта. Аркадий Юрьевич окинул закат взглядом, отметив, что в сюрреалистичности цветовых оттенков местных закатов Красному нет равных, хоть по всей планете ищи, вернулся к изучению документов. Следующей бумагой оказался протокол взрывных работ строительного участка №8, датированный 12-ым мая 1949-го года. Из протокола следовало, что базальтовый валун оценочной массой в тридцать тон и формой, напоминающей куриное яйцо, удалось расколоть на девять крупных фрагментов, для чего потребовалось задействовать двадцать четыре точечных заряда. Осколки базальта передали строителям, а те в свою очередь использовали их, как компонент заводского фундамента.
— Был камень! — выдохнул Аркадий Юрьевич, одновременно открытию обрадовавшись и испугавшись. А в следующее мгновение он вдруг услышал, как по всему дому задрожали стекла.
Секунду спустя протяжный и низкий гул, словно стон раненного великана, с востока на запад прокатился над городом, и рассеялся где-то на западе, уткнувшись в хребет Урала. Аркадий Юрьевич выглянул в окно, прислушался, но ничего больше не происходило, и он поспешил вернуться к своей работе.
А на следующий день, 5-го сентября, с совершенно безоблачного неба, в тридцатиградусную жару, на ПГТ Красный посыпался снег. Этот снег не таял, на солнце искрился, а по структуре походил на тополиный пух.
В том же году, как только окончилась весенняя распутица, армия снова бросилась штурмовать стены таежной крепости. Вертолетное поле, что возле церкви, военные восстановили полностью, оградили ее колючей проволокой и поставили часовых. Теперь на ней дислоцировалась эскадрилья военных вертолетов. Винтокрылые гиганты летали часто, гул и вибрацию производили в больших количествах, от чего несчастная церквушка дрожала, словно пугалась соседству грозных машин.
Все лето армия прогрызала себе дорогу через тайгу в восточном направлении. Конечная точка их марша оставалась тайной, но население Красного к военным уже привыкло, и что делает армия в тайге мало кого интересовало. А директор завода Огрехин и председатель горисполкома Поворотов так и вовсе считали присутствие военных полезным, потому что те в больших количествах поставляли городу сосну, ель, а иногда и кедр.
К середине августа армия, судя по спаду активности вертолетной эскадрильи и резкому уменьшения поставок городу леса, вышла на заданную точку. 1-го сентября председателя горисполкома посетил капитан Червякин, и снабдил его инструкциями, которые предписывали действия граждан на «случай выявления неизвестных ранее природных катаклизмов». Помимо прочего в документе были такие строки:
«При выявлении факта неизвестного ранее природного катаклизма, необходимо отойти от окон (если гражданин/гражданка находится поблизости от них), так как разбившиеся стекло может поранить. Оставаться в помещении также небезопасно, так как в случае ветхости перекрытий здания, может случиться обвал стен. Находясь на улице, необходимо найти естественное укрытие (например, канава) и укрыться в нем, т. е. лечь на живот, закрыть руками голову и закрыть глаза. Во избежание нарушения функциональности глаз, смотреть на природный катаклизм не рекомендуется…»
Все, что понял из этих инструкций Поворотов, так это то, что «при выявлении факта неизвестного ранее природного катаклизма» никакие инструкции уже не помогут, а бумажка эта написана для душевнобольных, а может и душевнобольными. Пытаясь разобраться, что за ребус придумали военные, Леонид Валерьевич вспотел, но вдруг догадался, что никакие это не игры, а готовит армия что-то грандиозное, и, скорее всего, смертельно опасное. Он со страхом поднял на капитана Червякина глаза, но на лице особиста не дрогнул ни одни мускул.
— Исполняйте. И что бы никаких сплетен и домыслов! — сухо бросил Червякин и покинул перепуганного Поворотова.
4-го сентября, ближе к вечеру, где-то в сотне километров от города военные произвели подземный термоядерный взрыв с экскавацией, зарядом мощностью в семь килотонн. Ничего страшного не произошло, даже стекла нигде не вылетели. Поворотов был счастлив, как может быть счастлив человек, столкнувшийся нос к носу со смертью, и сумевший от нее улизнуть. Чтобы военные там не устраивали, город был цел, и никто из горожан не пострадал, — а больше председателю горисполкома ничего и не нужно было. Но на следующий день, удивительно ясный, с неба вдруг посыпался снег. В свете солнца он искрился, и казалось что воздух, — вся толща атмосферы вплоть до самого космоса, насыщена корпускулами живого электричества. Люди выходили на улицу, с улыбками недоумения оглядывались по сторонам, а невозможный снег оседал им на плечи, на головы, ложился в подставленные ладони, покрывая красно-бурый город золотистым пухом. И казалось горожанам, что попали они в детство, где чудо возможно, и морщины на их лицах разглаживались, а сердца сжимались в сладкой тоске. И в этом ирреальном, укутанном ангельским сиянием городе, только пятерня заводских труб оставалась несокрушимой истиной, — коричневые исполины безжалостно и где-то даже равнодушно драли когтями сияющую ткань атмосферы, оставляя за ногтями черно-бурые борозды толи клубящегося дыма, толи запекшейся крови, как делали это вчера, и десять лет назад, а может и с самого рождения планеты.
— Завод — вот истинный Ирий, — заключил Аркадий Юрьевич, наблюдая из окна, как заводская копоть поганит небо. — Мировая ось, вокруг которой вращается наша жизнь. Наш, черти бы его забрали, самый развитой социализм.
Но затем с запада ветер пригнал облака, солнце скрылось и оказалось, что пух этот бесцветный, вернее бледно-серый, и даже грязноватый. Город вмиг постарел, осунулся, как-то сжался серыми тенями. Люди стряхнули с плеч остатки невозможного снега, а с лиц — улыбки, и разбрелись заниматься повседневными делами. Чудес не бывает, и нечего по ним тосковать.
Историк Семыгин дозвонился до поликлиники и спросил доктора Чеха, что он обо всем этом думает.
— Какой-то минерал, я полагаю, — ответил Антон Павлович. — Я же не геолог. Слюда, может быть, или еще что.
То, как тоны частичек слюды попали в воздух, друзья по телефону обсуждать не стали, они и так были уверенны, что этот феномен — результат взрыва ядерной бомбы. Гораздо больше Антона Павловича интересовало радиоактивное загрязнение, потому как заказанного в области антирада доктору Чеху не дали, заявив, что никакого радиоактивного заражения на территории ПГТ Красный быть не может, следовательно, и надобности в подобном лекарстве у доктора Чеха быть не должно. Но слюдяной снег радиоактивен не был, и доктор Чех немного успокоился, но только немного, — он чувствовал, что этим дело не кончится. И это чувство переросло в уверенность, когда на следующий день порог его кабинета переступил Никодим.