Ты умрёшь завтра
Шрифт:
В конечном итоге диссидентские настроения и довели Аркадия Юрьевича до сумы. Вернее, до ПГТ Красный. Случилось это так.
Прибыв из Палестины, злой, раздраженный и окончательно запутавшийся, военкор Семыгин хотел взять отпуск для восстановления духовного и морального равновесия. Начальство пообещало отпуск ему предоставить через неделю, а на сейчас наказало отправиться снова в Афганистан и сделать репортаж о трудовом интернациональном подвиге советского человека, помогавшего братскому народу в строительстве социализма, то есть гражданских объектов. Аркадий Юрьевич довольно резко ответил, что о положении дел в Афганистане и так прекрасно осведомлен, потому как был там всего полгода назад, и репортаж может написать за два дня, не выходя из дома, а для уточнения деталей вполне достаточно связаться с товарищами из Кабула, и вовсе не обязательно Семыгину переться туда лично. И добавил, что не был в отпуске уже пять лет, то есть ровно столько, сколько состоял на данной службе, и еще зачем-то спросил, есть ли у кого-нибудь в этой стране совесть. То ли начальство было слишком занято, чтобы обратить внимание на настроение подчиненного, то ли решило, что на всю страну именно оно совесть как раз имеет, но настаивать на поездке военкора Семыгина в Афганистан не стало и удовлетворилось обещанным через два дня репортажем.
Аркадий Юрьевич вернулся домой, в одиночестве выпил почти бутылку припасенного на крайний случай грузинского коньяка, сел за стол и за полтора часа настучал на печатной машинке статью о великих трудовых победах, которые вопреки здравому смыслу и во вред экономике СССР, советский человек свершает в сто лет нам не нужном Афганистане, позабыв, что школ, больниц и дорог все еще катастрофически не хватает в родном СССР. С удовлетворением перечитав статью — ехидную, ироничную, злую и даже циничную, а потому честную, военкор Семыгин испытал вдруг ни с чем несравнимое удовлетворение, выпил по этому поводу остатки коньяка и почти счастливый завалился спать.
Вообще-то, военкор Семыгин не верил, что статью напечатают, но ему все настолько осточертело, что предстоящая картина вытянутой в изумлении и страхе рожи главного редактора газеты «Красная звезда», для которой статья предназначалась, наполняла Аркадия Юрьевича каким-то светлым злорадством, некой мстительностью высшего порядка, — чем то таким, с чем бороться он был уже не в силах, слишком долго он сдерживал в себе темную силу разрушения, или, быть может, саморазрушения. Конечно, военкор Семыгин знал, что за этим последует, — репортаж, разумеется, уничтожат, а его самого зашлют на веки вечные в какой-нибудь богом забытый кусок планеты, в какое-нибудь Зимбабве с малярией, москитами и дурно пахнущими аборигенками, и не видеть ему обещанной Европы, как своих ушей.
«Да и черт с ней — с Европой! Пропади оно все пропадом! — решил Аркадий Юрьевич, и на следующий день статью запечатал в конверт и самолично в редакцию «Красной звезды» доставил.
Но главный редактор отсутствовал, так что военкор Семыгин, немного разочарованный, сделал на конверте пометку, о чем статья и кем написана и оставил секретарше. Остаток дня и весь вечер Аркадий Юрьевич пребывал в хорошем настроении, ожидая звонка перепуганного редактора, но так звонка и не дождался. Не позвонил редактор и на следующий день, что Аркадия Юрьевича уже насторожило. А потом вышел номер «Красной звезды», в котором на третьей странице красовалась статья военкора Семыгина в точности в таком виде, как он ее написал — не было вырезано или исправлено ни единого слова!
Оказалось, что главный редактор отбыл в командировку, так статью и не прочитав. Зная, что Семыгин пишет профессионально и всегда по существу, главный редактор отдал конверт помощнику, велев прочитать, и если не будет замечаний, тут же сдавать в набор, потому что номер горел, материала не хватало, а тут такой актуальный репортаж подоспел. У помощника толи с памятью были проблемы, то ли с чувством ответственности, — статью он читать не стал, а сразу в набор ее отправил. В результате Аркадий Юрьевич держал в руках свежий номер газеты, понимая, что произошла катастрофа, и теперь даже Зимбабве — недостижимое удовольствие. Но, как ни странно, страха военкор Семыгин не испытывал, напротив — облегчение. Он и сам этому облегчению удивился, но затем понял, что весь страх он израсходовал заочно. С того самого момента, когда сотрудники НКВД в далеком 38-ом забрали отца, Аркадий расплачивался страхом понемногу каждый день, когда в молчании прятал смутные мысли, когда лицемерил, восхваляя в своих статьях деяния Партии, когда понимал, что все вокруг — ложь, и продолжал эту ложь приумножать. Практически всю сознательную жизнь он выплачивал порциями свой страх, словно погашал кредит, и теперь вот выплатил его полностью. В ту минуту Аркадий Юрьевич понял, что отныне жить так, как он жил прежде, больше не сможет, а значит, хорошо, что эти идиоты в редакции не удосужились статью прочесть, перед тем, как ее печатать, потому что теперь дороги назад нет, мосты сожжены, исправить ситуацию невозможно. И в этом положении, с одной стороны безнадежном, а с другой — где-то даже притягательном, открылось для Аркадия Юрьевича что-то по-настоящему новое и правильное, что-то, о чем раньше он только мечтал.
Аркадий Юрьевич принял душ, побрился, отутюжил форму, до блеска начистил обувь.
«Если меня сегодня поставят к стенке, то я хотя бы буду выглядеть достойно», — невесело пошутил сам себе военкор Семыгин, и отправился «на ковер» к начальству.
Багровое лицом начальство, размахивая свежим выпуском «Красной звезды», принялось было орать, но тут же осеклось, когда подчиненный положил на стол рапорт о переводе в запас, в котором ссылался на неважное состояние здоровья. Пулевое ранение, заработанное военкором Семыгиным в Будапеште, оказалось хорошим козырем, ведь оно напоминало начальству, что Аркадий Юрьевич как-никак ветеран венгерских событий 1956-го года. А поскольку об этих событиях говорить в СССР было не принято, эта информация приобретала некоторую весомость, и с ее владельцем приходилось считаться. Не так, чтобы можно было открыто шантажировать, но все же. Начальство остыло и сдержано осведомилось, не погорячился ли столь расторопный сотрудник в своем решении завязать с карьерой, но Семыгин был непреклонен. В конце концов, рапорт был подписан и с непоседливой жизнью военного корреспондента Аркадий Юрьевич расстался навсегда.
А новая жизнь нарисовала свои проблемы. Во-первых, злосчастная статья могла вызвать куда более серьезные неприятности, чем потеря работы, а именно — заинтересованность пятого отдела комитета государственной безопасности, который занимался как раз инакомыслящими, а о том, что бывший военкор Семыгин инакомыслящий его статья просто кричала. Поэтому Аркадий Юрьевич решил удалиться подальше от цивилизации, куда-нибудь за Урал, а может и за Байкал, затеряться в какой-нибудь таежной глубинке, и прожить остаток жизни в тишине и спокойствии. К тому же, освободив место военкора, он теперь должен был освободить и комнату в офицерском общежитии, так что проблема жилья так же играла не последнюю роль. Ну и ко всему прочему, милое создание по имени Эля, до этого дня державшееся за Аркадия мертвой хваткой, вдруг закатила своему возлюбленному скандал, упрекая его в эгоизме, и проклиная тот день, когда они познакомились, ведь она столько лет верила, что когда-нибудь они поженятся, и он отвезет ее в Чехословакию, или там Югославию, а теперь он бросил работу, и собрался ехать в тайгу! Нет, он черствый, бездушный, лживый мужлан, и знать она его больше не желает!.. Ну что тут поделать — Эле нужна была Европа, Аркадий же давно к ней остыл. Ушла и ушла, Аркадий не сильно расстроился.
Все вело к тому, что пора было собираться в дорогу, и бывшему военкору Семыгину оставалось только выбрать конечную точку путешествия. А выбрать было не просто, страна то огромная. Но тут помог случай. Как-то за кружкой пива знакомый Аркадия Юрьевича к месту рассказал, что его двоюродный брат отправился по комсомольской путевке поднимать металлургический комбинат в какой-то совсем молодой городок, где-то в тайге за Уралом. Аркадий заинтересовался, расспросил подробнее, но дополнительной информации получил не много, да и та была туманна, хотя и романтична: дескать, места там нетронутые, девственные леса ягодой и грибами богатые, воздух таежный, как слеза чистый, реки изобилием рыбы славятся, хоть руками лови… ну и далее в таком же духе.
«А что, — подумал Аркадий Юрьевич, — чем не вариант? Город юный, загадить, наверное, еще не успели, так что, почему бы и не ПГТ Красный?»
На следующий день Аркадий Семыгин собрал в рюкзак свои скромные пожитки, в два чемодана — книги, и отправился на железнодорожный вокзал. Четверо суток спустя он сошел с поезда на конечной станции в городишке, который к его приезду уже смахивал на присыпанный корицей сухарь.
«Успели таки город засрать», — подумал Аркадий Юрьевич скорее равнодушно, чем раздраженно, но мысли вернуться, или отправиться дальше на восток, или там — на север, у него не возникло, потому что полагать, будто где-то вдруг окажется лучше, бывший военкор, многое успевший повидать, считал глупо.
По началу Аркадий Юрьевич устроился учителем географии и истории в местную школу, но очень скоро ему надоело втолковывать детворе прокоммунистические идеи, потому он взял расчет и отправился к председателю горисполкома испросить какую-нибудь новую должность. Поворотов долго сокрушался, что не может обеспечить специалиста такого высокого уровня, вдоль и поперек исколесившего всю планету, достойной работой, и чуть ли не плача сообщил, что единственное место, которое он может предложить бывшему военкору — заведовать почтой, так как бывший почтальон недавно скончался от рака легких, и почтовая связь на данный момент практически отсутствует, что является для города чуть ли не бедствием. Также председатель горисполкома предложил Семыгину навестить директора завода, но Аркадий Юрьевич на заводе, с его комсомольскими, партийными и профсоюзными собраниями, работать не пожелал, а стать почтальоном нисколько зазорным для себя не считал и потому должность заведующего почтой охотно принял. А позже ему и вовсе новая работа понравилась и даже радость доставляла. Поворотов выделил новому заведующему почтой мотороллер, в разы увеличив эффективность функционирования почтовой связи, так что трудовая деятельность у Аркадия Юрьевича занимала от силы пол дня, к тому же позволила довольно быстро обзнакомиться с местной интеллигенцией, а позже и подружиться с самыми яркими ее представителями — с доктором Чехом и директором клуба Барабановым.