Ты умрёшь завтра
Шрифт:
— Друзья! — вклинился Барабанов. — Я задумал поставить пьесу!
— О чем же? — спросил Антон Павлович с любопытством.
Почтальон Семыгин не обращал на Барабанова внимание, он думал о своем.
— Я пока не решил! — радостно возвестил Кондрат Олегович. — Но это будет что-то грандиозное! Что-то, по размаху соизмеримое со стройкой века! Такое же величественное и масштабное, как!.. Как проект поворота северных рек!..
— Что?! — встрепенулся Аркадий Юрьевич, и сфокусировал на Барабанове внимание. — Что вы сказали?
— Я хочу написать пьесу!
— Да нет, я не об этом. Что вы сказали о проекте поворота рек?
— Как что! Это грандиозный проект, который по плечу только советскому человеку!
Аркадий Юрьевич перевел взгляд на доктора Чеха и несколько секунд пристально его рассматривал. Затем тихо произнес:
— Вот что мне подумалось, Антон Павлович. Уж не собрались ли наши гости — военные и ученные, повернуть вспять какую-нибудь реку? Иртыш, например?
— И на этой оптимистической ноте, товарищи, мы заканчиваем нашу передачу, — поставило точку радио и снова принялось противно шипеть.
Барабанов потянулся к регулятору настройки, но его кремпленовый пиджак-конденсатор на этот раз зарядился под завязку, электрические корпускулы рванулись к себе подобным, между пальцем Кондрата Олеговича и трансформатором бабахнул разряд, ослепив присутствующих, Барабанов хрюкнул и свалился под стол, шипение динамика прекратилось, лампы погасли, и в неожиданно нахлынувшей тишине, казалось, было слышно, как далекий Иртыш, встревоженный несуразными и пугающими намерениями человека, торопливо гонит на север свои темные воды.
Антон Павлович пощупал пульс лежащему под столом Барабанову, удовлетворительно кивнул, прокомментировал:
— Жив, легкий шок… Вот чем, Кондрат Олегович, приходится отдавать дань моде. Нейлон, кремплен… — нет ничего лучше льняной рубашки.
С улицы донеслось приглушенное мычание. Аркадий Юрьевич подошел к окну и выглянул наружу. Мимо Клуба шел мужчина и вел за руку ребенка, мальчика лет шести. Мальчик двигался как-то боком, мотал головой и махал свободной рукой, — ходьбе противился, чем сильно затруднял перемещение взрослому, так что мужчина скорее тащил его за собой. На какое-то мгновение взгляд Семыгина и ребенка пересеклись, и Аркадий Юрьевич вдруг почувствовал озноб, — глаза мальчика были мутны и безумны, а потом личико ребенка скорчилось в старческую гримасу, и он низко протяжно завыл. Аркадий Юрьевич порывисто задернул штору и глубоко вздохнул.
— Антон Павлович, налейте мне скорее вашей настойки! — попросил Семыгин, что доктор Чех тут же и сделал.
— Глава 8 —
Те, кто не поняли прошлого,
Те, кто не поняли прошлого человечества в целом,
Те, кто не поняли своего прошлого в частности,
Те будут осуждены на его воспроизведение.
Бернадр Вебер, «Энциклопедия относительного
и абсолютного знания», том 5.
Как бы Никокдим не желал отмежеваться от общественной жизни Красного, сделать это ему полностью не удалось. И звали эту упрямую незадачу Петя Маслов.
Петя Маслов родился в семье сталевара, кем в будущем и должен был стать, следуя, если и не призванию, то закономерности Красной действительности. Главу семейства Масловых звали Аркадий Митрофанович, и был он человеком угрюмым и замкнутым, правда в алкогольном опьянении раскрепощался, но раскрепощение это в равной степени могло вылиться как в веселье, так и в беспричинную агрессию. Так что в детстве братьям Масловым частенько влетало на ровном месте, только дочурку Аркадий Митрофанович никогда не трогал, мало того, она была единственной, кто мог на пьяного отца повлиять, и даже усмирить.
В родственных связях Петя имел трех родных братьев и сестру. Тихон Маслов был старше Петьки на два года, остальные два (Демьян и Артем) спускались вниз по иерархии старшинства с интервалом в год, а завершала эту Масловскую линейку отпрысков самая младшенькая — Юленька, — любовь и алтарь поклонения родителей, потому как сыновья все поголовно росли малолетними бандитами, в то время как дочурка светилась ангельским светом, и излучала одну только добродетель. Ах, Юленька!.. Тогда ей было всего-то девять, но какая-то древняя женская мудрость делала ее куда старше в суждениях, а белокурые локоны над невинным взором бледно-голубых, почти прозрачных глаз смущали даже умудренных опытом взрослых мужчин. Что-то было в этой маленькой фее, словно была она старше своих лет на пару тысячелетий, словно понимала мужчин не интеллектом, но некой животной силой, которая была дана ей свыше, как божественное (или диавольское?) наследие. Мало кто знал, что причина ее невинного взора крылась еще и в слепоте, — девочка родилась незрячей, но в повседневной жизни это не очень ее ограничивало, — оставшиеся органы чувств обострились и полностью заменили ей зрение. Глядя со стороны, как девочка плетет из веток венок, или завязывает свои чудные локоны бантом, или просто бежит вприпрыжку, никому и голову не могло прийти, что мировосприятие девочки избавлено от красок и света.
Юную принцессу Маслову братья рьяно оберегали. Даже не просто оберегали, но почти поклонялись. Если девочка находилась в их компании, парни безукоризненно выполняли все ее пожелания и вообще охотно становились вершителями ее прихотей. Точнее, почти все, потому что Петька и сам был личностью авторитарной, и подчиняться не любил в принципе, а в ситуации, когда братья оставались без сестры, даже старший Тихон не противился воле Петра.
Весной 1972-го сыновья Масловы стали самой надоедливой головной болью участкового Полищука. Петька отчаянно умнел, причем в криминальном уклоне, — в нем все отчетливее проявлялись хитрость и изворотливость, которые прекрасно уживались с внутренней выдержкой и здравым смыслом, а его братья шли за ним сплоченной фалангой Леонидовских спартанцев. Ничего особо ужасного они не делали, носились с гиканьем по городу, воображая себя «неуловимыми мстителями», а когда им это надоедало, могли разбить в гастрономе витрину и стырить пару ящиков конфет, чтобы потом раздавать их лояльно настроенной к ним детворе. Нелояльных же карапузов и подростков Масловы частенько мутузили. В этом уже просматривалась некоторое стремление к их собственному социальному порядку, но чтобы это понять требовался анализ, на который участковый Полищук был неспособен, а потому Казимир Григорьевич простодушно полагал, что проказы братьев Масловых — обычная подростковая жажда «выпучиться». К тому же участковый Полищук в отрочестве и сам не сильно от Петьки отличался, только теперь память об этом радости ему, отчего-то, не доставляла.
— Ничего, — успокаивал себя участковый. — Школу закончат (дай бы бог), в армию сходят, я их к себе на службу возьму. Дурь их в мирное дело направлю.
Такими вот были братья Масловы на момент, когда весенним солнечным днем 1972-го года они решили разыскать странного парнишку, о котором по подворотням Красного ходили толи слухи, толи сказки, и самостоятельно выяснить, что это за прыщ такой на теле Масловских угодий образовался. Что безотлагательно и сделали.
Никодим, наслышанный о подвигах бесшабашных братьев, с любопытством рассматривал перегородивших ему дорогу парней, затем поинтересовался, что вызвало их интерес к его скромной персоне. Манера разговора Никодима была скорее литературной, слишком вычурной для неизбалованных образованием подростков, а потому звучала как оскорбление, ведь в стране советов рабочему классу полагалось презирать пережитки буржуазии, в данном случае — культуру.
— Во загибает! — высказался Демьян Маслов и сплюнул.