Ты взойдешь, моя заря!
Шрифт:
– В самом деле, не привлечь ли эту ветреную голову? – вслух спросил себя Жуковский.
Он долго ходил с трубкой в руке, но так и не нашел желанного хода. А может быть, помешала праздничная суматоха. Во дворце шли рождественские балы, столица готовилась к встрече Нового года. Словом, даже поэт-отшельник был вовлечен в праздничный круговорот.
Именно в это время в книжных магазинах столицы стали продавать «Историю пугачевского бунта». Пушкин размышлял над задуманным романом.
Глава четвертая
Осенние
– Ты не покинешь меня, Мари?.
– Что вы, маменька! Как вы могли об этом подумать?
Луиза Карловна до того поражена, что перестает стонать.
– О мое дорогое, мое любимое дитя!
Так говорит почтенная вдова, но, признаться, ничего не понимает. Мари третий день безотлучно сидит дома, не ездит даже к Стунеевым. Она собственноручно варит для матери кофе, подает лекарства и все это делает с таким веселым лицом, будто только и мечтала определиться в сиделки.
Многое испытала в жизни Луиза Карловна и приобрела драгоценный опыт. Она насквозь видит каждого жильца, самой плутоватой кухарке редко удается скрыть от нее сэкономленный пятак, а вот младшей своей дочери она, оказывается, до сих пор не знала.
Луиза Карловна не подает виду, но внимательно наблюдает.
Если Мари не занята уходом за матерью или по хозяйству, она садится у окна с книжкой в руках. Тогда новая тревога одолевает почтенную вдову: никогда Мари не любила книжек.
Но Мари и не читает. Перевернет одну-две странички и долго смотрит в окно. Книги вообще ей больше не нужны: ни те, которыми усиленно снабжает ее Мишель, ни сама «Прекрасная персиянка», так долго служившая спутницей жизни.
Машенька не могла бы сказать, когда ей привелось впервые прочесть волшебные слова. Может быть, это было тогда, когда Мишель старательно объяснял ей, как надо петь любовный романс, или тогда, когда он был так искренне опечален ее отъездом на Пески. Может быть, она прочитала эти слова в ту минуту, когда он рассказывал ей об Елене Демидовой… В одну из этих минут Мари медленно, чуть не по слогам, прочла: «Он в меня влюблен!»
– Ты читаешь что-нибудь смешное? – всполошилась Луиза Карловна, видя, как дочь залилась счастливым смехом.
Девушка глянула на мать удивленными глазами.
– Откуда вы взяли, маменька? Всегда скажете какой-нибудь вздор!
Мари отвернулась к замерзшему окну. Мороз рассыпал по стеклу ослепительные бриллианты.
– Он меня любит, – повторяла Мари, и в глазах ее зажглось сияние. – Он любит!..
Но Мари думала не о себе. Все ее мысли неслись к Мишелю. Едва видимая морщинка – след первой серьезной заботы в жизни – легла на ее лоб. Надо было решать, и решать сразу, без ошибки. Но что может решить неопытная девушка, думая об опере, которая даже не написана?
«Может быть, и сам Жуковский не всесилен?» – задумывается Мари, но тут, как демон-искуситель, встает перед нею полковник Стунеев: «Мишель будет придворным артистом! Мишеля ждет слава!» А кому же, как не Алексису, знать?
И сам автор будущей оперы видится Мари совсем по-новому. Он положительно мил, этот сумасшедший Мишель! А когда он целует руку… Нежные щеки Мари порозовели, потом ей стало зябко, и она накинула на плечи пуховый платок. Ах, если бы Мишель был чуть-чуть повыше ростом!..
А Луиза Карловна опять вспугнула мечты.
– Мой декокт принес мне очень большую пользу, – сказала она. – Ты, пожалуй, могла бы сегодня съездить к Софи.
– Нет, маменька, я повременю. Разве можно оставить вас одну?
– Сам бог наградил меня такой дочерью, – сказала Луиза Карловна и прослезилась. Впрочем, до самого вечера она недоверчиво следила за Мари.
А Машенька так никуда и не поехала.
Природа щедро наделила свою избранницу: к внешности ангела добавила тонкий женский ум. Девушка оценила положение с такой же точностью, с какой вела свои приходо-расходные книги Луиза Карловна.
Она победила, в том нет сомнения. Она взяла верх над всеми светскими красавицами, с которыми встречался Мишель. Она и только она владеет Мишелем. Все музыкантши остались с носом… А дальше? Дальше надо все предоставить самому Мишелю, но, конечно, необходимо ему помочь. Пробудившийся ум и подсказал решение: для того, чтобы помочь Мишелю, надо оставить его в одиночестве.
Мари не поедет к Стунеевым, может быть, еще целых три дня. Нельзя же, в самом деле, бросить больную маменьку! Так ревматизмы Луизы Карловны сыграли роль в обстоятельствах, весьма далеких от медицины.
Михаил Иванович Глинка попрежнему трудился над оперой. От Жуковского не было ни слуху, ни духу. Но сочинение музыки шло своим чередом. Глинка одевал в пышный оркестровый наряд танцы в польском замке, благо музыка не нуждалась здесь в услугах поэта-драматурга. Музыканту слышались воинственные звуки полонеза.
Иногда Глинка возвращался к первому действию. Прежний план показался ему не полон. Собинин и Антонида должны обратить к родителю свою страстную мольбу о соединении любящих сердец. Рождалась новая сцена. Работая над ней, Глинка часто выходил из кабинета и постоянно спрашивал у Софьи Петровны, почему не едет Мари.
Увы! Луиза Карловна все еще была больна, и чуткая Мари не покидала ее ни на минуту.
– Но скоро ли поправится Луиза Карловна? – с участием спрашивал Глинка.
– Ей уже лучше, Мишель, – утешала Софья Петровна. – Я надеюсь, что на днях маменька сможет посетить нас… – Она помедлила секунду и добавила: – вместе с Мари, конечно.
На днях! А каково ждать, когда ощущение тоски и пустоты становится совершенно невыносимым!
Может быть, эти чувства могли помочь сочинению вновь намеченной сцены: и Антонида и Собинин должны были излить родителю ту же сердечную тоску и томление. Но сцена, так хорошо задуманная, почему-то не двигалась. Мари не приезжала.