Тяжело ковалась Победа
Шрифт:
Можно было самой куда-нибудь устроиться, но это ее не устраивало: подсобной рабочей она не хотела быть. Долго ночами не спала Наталья: все думала, откуда взять деньги.
Наконец придумала: завести поросят. За год можно заработать на мебельный гарнитур.
Эта идея Николаю Ивановичу вначале не понравилась. Потом стал свыкаться: сколотил сарай из разного барахла, обтянул проволокой, чтобы не выбрались наружу. Наталья купила трех поросят. Вначале кормили кашками, молочком с хлебушком, а дальше – помоями.
Свиней кололи к майским, ноябрьским и к Новому году. Мясо
Жители Сосновой Поляны издали узнавали Рябинина: летом – по старенькой гимнастерке да по кирзовым сапогам, а зимой – по солдатской шапке-ушанке и валенкам с черными резиновыми галошами.
Одевался он так не чудачества ради. В подсобке мясного и в посудном отделе полы бетонные, в подвале ЖЭКа холодно, в свинарнике грязно – не знаешь, как и одеваться. Так и повелось: как с утра что наденет, в том и ходит до позднего вечера.
На веранде у него был закуток вроде гардеробной, там и железную кровать поставили, чтобы передохнуть с устатку. Николай Иванович в закутке переодевался и потом заходил в дом, стараясь не пачкать ковры и мебель. Летом он на веранде и ночевал, чтобы жену и дочь по утрам не беспокоить. А иногда и днем приляжет, если сердце прихватит. Отлежится – и опять дела.
Когда Оленька поступила в институт, Наталья увлеклась театром. Во-первых, это необходимо было для развития дочери. Во-вторых, одну Оленьку отпускать опасались: далеко все-таки. В-третьих, Наталье самой захотелось побывать в театрах.
Приезжая к знакомым, Наталья любила расписывать про театр, про публику… При этом она сообщала разные интимные подробности про актеров. Она обычно начинала со слов: «Одна актриса мне поведала…»
Николай Иванович был в театре несколько раз еще до войны, с Зиной, а больше не пришлось. Отправляя жену и дочь в театр, он всегда провожал их, испытывая при этом радость. Стоя у калитки, смотрел на дородную жену и красивую дочку – обе в нарядных платьях и новых туфлях – и получал большое удовольствие, что дожил до этого. Обычно они уезжали в воскресенье после обеда…
Проводив своих женщин, Николай Иванович сходил за помоями, накормил свиней и, уставший, уснул в своем закутке. Поздно вечером шел дождь. Утром он увидел на полу грязные туфли с белыми стельками и золотым клеймом фабрики. Он помыл туфельки и поставил их на крыльцо к стеночке, чтобы они высохли, и, уходя, еще раз полюбовался, как они блестели черным лаком.
Весь день не мог забыть брошенные грязные туфли. А вечером прочитал нотацию Оле, как надо беречь обувь. Наталью это зацепило, поскольку вместе ходили в театр, и она не вытерпела:
– Нашел о чем говорить! В этих туфлях и на люди-то стыдно показываться. Посмешищем вчера были – вынарядились… Эти туфли уже из моды вышли, в них никто не ходит.
Николая Ивановича обожгли эти слова. Он думал, что жена и дочь благодарны ему за свою безбедную жизнь, походы в театры, а они, оказывается, недовольны. Оскорбил его и тон жены, в котором слышалось раздражение. Он посмотрел на дочь, надеясь усовестить ее, но та в слезах выскочила из-за стола.
– Может, резиновые сапоги на нас напялишь? – с вызовом бросила Наталья.
Ушел Николай Иванович,
«Совести нет, – думал Николай Иванович, – уже который год алименты не посылаешь, а все уняться не можешь». И он вспомнил Зину, для которой все было хорошо и ладно, сколько бы ни заработал. «Не горюй! – скажет, бывало. – Как-нибудь проживем». А Машенька какая стала… Какая у нее была радость, когда он привез на ноябрьские праздники свинину тайком от Натальи! Тряпку бросила – пол в коридоре мыла – обниматься кинулась: «Папочка, папочка приехал!» Аж до слез проняла. Угощать принялась, на автобус потом проводила… Наталья тогда что-то почувствовала – все допытывалась, кому продал. Но Николай Иванович так и не признался: хорошо помнил еще тот скандал, когда Наталья увидела, как он передавал два свертка, чтобы Клава один Зине отвезла. Господи, что было!.. Перед Днем Победы свинью закололи, Николай Иванович завернул мясо, спрятал, а когда за помоями пошел, сунул их под калитку Клавиного дома. На душе так легко стало. Верочка выскочила и забрала свертки, а Наталья видела… И разразился скандал.
По радио передавали концерт. Поздравляли с Днем Победы, вспоминали павших, читали стихи, пели песни… Эта праздничная атмосфера, соприкасаясь с семейной неурядицей, порождала у Николая Ивановича горечь. В памяти возникла весна сорок пятого, тот день, когда они с Клавой посадили клен, который за эти годы вымахал и стал украшать округу.
Он так разволновался, что не спал ночь.
Утром Николай Иванович вошел в дом с красными глазами, разбил поленом кошку-копилку, взял девяносто рублей и не говоря ни слова вышел. Днем купил пару модных туфлей, вечером выпил вместе с шоферами и с бутылкой в кармане пришел к Клаве.
– Держи, Верочка! Это тебе от дяди Коли. Если не подойдут, там чек, можешь обменять.
– Ой! Мамочка, какие туфли! Смотри! – сияла Верочка, не скрывая радости, а потом обняла дядю Колю и поцеловала.
Николай Иванович засиял, сердце охватило жаром…
Клава, облокотившись на стол, нервно курила и молчала.
– Почему не подойдут? Подойдут, – Верочка вся сияла, не решаясь надеть туфли.
– Давай выпьем, Клава. Как-никак День Победы, – Николай Иванович выставил бутылку на стол. – Покупку обмоем, поговорим…
– О чем? – с возмущением накинулась на него Клава.
– Живем как-то не по-людски.
– Кто?
– Да хотя бы и я…
– Ах вот ты о чем! – вскочила Клава. – А что ж ты раньше не собрался по-людски поговорить?
– Не горячись, – миролюбиво сказал Николай Иванович. – Не зря говорят: любовь помнится…
– Помнится, да не воротится! – закричала Клава.
– Ты что, мам? – испугалась Вера.
– Замолчи, – цыкнула на дочь Клава и швырнула окурок в помойное ведро. – Не твое дело! А ты проваливай и больше не вздумай тут слезу пускать! Выпить пришел, – она сунула Николаю поллитровку в карман, вытолкнула его из комнаты, хлопнула дверью, упала на кровать и разрыдалась.