Тяжелый дивизион
Шрифт:
У орудий копошились номера, подрывая и утрамбовывая в землю короткие изогнутые бревна, которые должны были служить при стрельбе упором для походившего на плуг хобота гаубицы. Командир батареи одиноко сидел на срезанном пне с полевой книжкой в руках и то писал какие-то донесения, то следил за работой номеров.
У самых гаубиц поднималась стена леса. Здесь с пилами и топорами, расчищая обстрел, крушили деревья номера под командой фейерверкеров. По дороге, не стесняясь и не маскируясь, проезжали закопченные пехотные кухни, военные фурманки, катились патронные двуколки.
Было ясно, что позиция расположена в глубине
Проходившие по дороге в одиночку и группами солдаты в зеленых рубахах с расстегнутым воротом останавливались у орудий, не подходя близко, смотрели на короткие толстые чурбаны гаубиц, на высокие, до колена, выстроенные в шеренгу у зарядного ящика тротиловые бомбы и белоголовые шрапнели. Пехотные не привыкли к тяжелой артиллерии — гаубицы внушали им уважение.
— Андрей Мартынович, на пристрелку на наблюдательный хотите? — фыркая и брызгая во все стороны, крикнул Кольцов. Он сдернул глаженое полотенце с плеча Станислава и, не дожидаясь ответа, спрятал в его хрустящую белизну небритое загорелое лицо.
— Надо привыкать. Буду учить вас стрелять. — И сейчас же не удержался похвастать: — Я вам покажу класс. Увидите!
Тропа, которая вела на наблюдательный, полукругом обегала позицию и дальше, почти под жерлами орудий, круто сворачивала в лес. Здесь она вилась черной сырой лентой, то скрываясь в зарослях папоротников, то убегая под гниющий, брошенный бурею ствол, то вырываясь на небольшие зеленые поляны, укрытые набухшею весенними соками травой. Дальше она пересекала такую же лесную дорогу, шедшую вдоль фронта, спускалась дважды в дренажные канавы, кружила по какой-то непонятной прихоти первых прошедших по ней людей и обрывалась у входа в перекрытый толстыми бревнами блиндаж.
Здесь же из самой гущины леса поднималась над вершинами сосен сколоченная из прямых стволов наблюдательная вышка. Ее четыре упора расходились книзу. По одному из ребер этой колеблющейся воздушной постройки были набиты нечастые перекладины, служившие лестницей для наблюдателей, и вились, как засохшие почернелые побеги хмеля, телефонные провода.
Андрей взобрался первым. Его влекло наверх острое любопытство. Наконец-то хоть издали он увидит фронт — огненную линию, разделившую мир. На небольшой дощатой площадке, на несколько футов выше самых высоких крон, он сел, спустив ноги вниз, и, вынув полевой бинокль, стал смотреть сквозь ветви маскировки на запад.
Панорама, расстилавшаяся с этой высоты перед взором Андрея, лежала вся в какой-то тихости, мире и невинности, но взор искал не сочные весенние краски, не струи рек и пятна деревушек, но следы чертежа, проложенного циркулем и рейсфедером войны.
Андрей знал, что раз он на наблюдательном, то, значит, фронт открыт его взорам, что он где-то здесь, перед ним, где-то в этих складках местности. Что там, в траншеях, копошатся тысячи людей, копают, строят, едят, пьют, учатся. Наблюдательный пункт так и устроен, чтобы с него можно было видеть не только окопы, но и ближайшие тылы врага. Но глаз Андрея прыгал с одной зеленей складки на другую, бродил вдоль узкой струи какой-то речонки и наконец утонул в зелени полей, пересеченных резкими линиями, должно быть дорогами.
Бинокль с непривычки путал расстояния, и Андрей беспомощно то наводил стекло
Кольцов, взобравшись вслед за Андреем, встал на вышке в полный рост, широко расставил ноги и прильнул глазами к немецкому девятикратному «цейсу», которым он очень гордился.
— Тихо как — ни выстрела. Вот здесь ночь палят, а день молчат, а в Галиции было наоборот: ночь спали, а весь день шла стрельба. А вы фронт нашли?
Андрей сознался, что ничего не видит.
— Ну, смотрите… Вот туда, — показал Кольцов пальцем куда-то направо. — Реку видите?
— Вижу.
— Это Равка. Смотрите, она то скрывается за складками местности, то снова показывается. Так вот на том берегу германские окопы, а на этом наши. Видите? Ну, вот такие кривые серые черточки. Кое-где песок желтеет. Проволока перед ними серая, путаная. Видите?
Только теперь Андрей начал различать эти едва уловимые нити на зеленом полотне местности. Они недвижны, эти словно проведенные тончайшим пером штрихи. Они обрываются, возникают опять. Около них нет никакой жизни, никакого движения.
— Теперь смотрите сюда, левее, — командовал Кольцов. — Несколько глубже за рекою — костел, видите? С красной крышей. Белая готическая колокольня. Ну, так это Болимовский костел. На него ориентир нашей батареи. Все, что вправо от него, — для нас «правее», все, что влево, — «левее». Вот по костелу мы сейчас и цокнем.
Андрей с трудом нашел красное пятнышко, лежавшее, словно осенний лист клена, на зелени дальней рощи. Около этого пятна стрелой поднималась кверху белая колокольня. Маленькие домики и обгорелые стволы деревьев окружали костел.
Еще левее какое-то большое серое пятно. Словно кто-то вырвал клок зеленой шерсти. Здесь частоколом торчали голые обуглившиеся деревья, белыми зубьями поднимались над кучами разнесенных вдребезги стен одинокие трубы.
— А это что, ваше благородие, — спросил он Кольцова, — серое такое пятно?
— Это, — Кольцов посмотрел на карту под целлулоидной крышкой походной сумки, — это, вероятно, фольварк Могеллы. Ну да, видите, как он расстрелян? Прямо вспахан снарядами.
Столбцы газетных строк прошли в памяти. Сообщения главнокомандующего. Равка, Болимов, Могеллы. Бои, атаки. В особенности Могеллы. Это здесь капитан Пуля среди бела дня выскочил со своей ротой из окопов и без подготовки, без артиллерии захватил фольварк. Об этом писали, об этом рассказывали: известно, что русский солдат плюет на технику и бьет немца как хочет, были бы командиры…
— А еще левее, — продолжал Кольцов, — вон за тем селом — Скерневицы, а направо далеко — тоже струя воды пошире. Это Бзура. Теперь смотрите прямо перед собою, на самом горизонте — колокольня над лесом. Это Лович. Где-то там, еще глубже, должна быть Лодзь, но ее, вероятно, не увидеть — далеко, и местность пересеченная.
Панорама раскрывала перед Андреем свои затаенные в зеленых складках тайны. Он водил биноклем вдоль нитей немецких тыловых дорог и, к большой радости, нашел, что там, далеко, не все так недвижно, как ему это казалось сначала. Вот ползет черная мушка. Андрей впивается в бинокль глазами, вправо и влево крутит стекла. Вот найден фокус. Теперь он видит, что это не мушка, а походная кухня; она едет к окопам.