Тяжелый дивизион
Шрифт:
Повинуясь привычке идти наперекор страху, Андрей вышел из блиндажа в окоп. Полотном круглого балагана нависло тусклое, в молоке, небо. Пули цыкали над окопом и сливались в общий гул шуршащего по жестяным полосам водопада — звуки фронта. Над самой головой вспыхнула осветительная ракета, и ружейный треск пошел по окопам. Солдат, стоявший у бойницы, ближней к блиндажу, внезапно припал плечом и подбородком к прикладу. Раздался гулкий выстрел, и медный патрон смешно подскочил и упал к ногам Андрея.
— Что, наступают? — спросил Андрей, медленно подходя к бойнице.
В темной щели ничего не было видно.
— Должно, разведка, — ответил не сразу стрелок, повернув к Андрею окаймленное круглой рыжей бородой лицо.
— А разве что-нибудь видно?
— Не, не видать…
— А зачем же стрелять?
— А все стреляют… Не стреляй — так он и сюда придет.
Андрей вернулся в блиндаж. Еще теснее сгрудились офицеры вокруг стола. Должно быть, шел крупный банк.
— Восемьдесят вам, — услышал Андрей окающий и как будто знакомый голос.
Он продвинул голову между плеч двух прапорщиков и увидел на столе деревянные высохшие пальцы, державшие замызганную колоду карт. Руки тонули в широких, странных в этом блиндаже, рукавах. Андрей вытянулся во весь рост и нашел гладко расчесанную сухую голову обладателя елейного голоса и коричневых рук. Это был тот самый поп, который приводил его к присяге всего несколько дней назад и торговался с Соловиным из-за гонорара.
— Так вам восемьдесят, — повторил поп-банкомет, обращаясь к высокому рыжеусому поручику с белым, как в сметане, лицом.
Поручик помедлил еще секунду, подержался рукой за бумажник и сказал:
— Давай, батя, плакали твои денежки!
— Потерпи, сынок, потерпи, как бы твои не прослезились.
— Так вот, батя, без промедления давай карточку.
— А ты бы, сынок, деньги на стол положил бы.
— Ты что же, не веришь царскому офицеру, служитель божий?
— Бога ты оставь. Он к этому делу в стороне. А денежки положи, положи, дорогой мой!
— На, чертова ряса, гляди! — выбросил на стол пачку ассигнаций поручик.
— Все не нужно. Ты положи три миротворца с синенькой, и хватит, сын мой…
— Ну, гони, гони, картину…
Деревяшки с трудом сняли верхнюю карту с колоды и положили у руки поручика, а следующую отнесли к наперсному кресту, который уперся в стол верхним концом. Еще одну поручику, еще одну себе, банкомету.
Оба взяли карты в руки и, стараясь никому не показывать, сдвигали нижнюю карту.
Поручик разложил обе карты на столе рубашками кверху.
— Ну, поп, даешь?
— Даю, сынок, даю.
— Не надо!
— Ого. Не меньше семи? По тону видно, — сказал кто-то.
— Плохи мои дела, — заплакал поп упавшим голосом. — Господь не выручил.
— Ты что же сам-то про бога?..
— Тяни, поп, не скули! — перебил понтер.
— И потяну, потяну. К шестерке потяну… Не веришь? — Он бросил карты лицом кверху. Это были валет и шестерка.
Поп взял в руки колоду, медленно снял еще одну карту и положил ее на валета.
— Да не тяни ты за душу! — рассердился поручик.
— За свои деньги, да еще потянуть нельзя? — спокойно сказал поп. Он поднял на высоту лица обе карты и смотрел на свет.
— Тьфу! — заругался поручик.
— А ты не плюйся, сын мой… А знаешь, кажется, очки посередине, а? — Он опять положил карты на стол. — Стой, без благословения нельзя. Кузнецов!
— Слушаю, ваше священство, — отозвался вестовой. — Прикажете посошок?
— Ах, Кузнецов, милой, золотая голова твоя! Вот тут восемь или девять рождаются — никак не родятся.
Кузнецов отвинтил у фляжки стаканчик и налил его вином. Поп выпил и опять взял в руки карты. В его несгибающихся пальцах нижняя карта медленно поползла из-под верхней. Все вокруг, напрягаясь, склонились над столом. Поп вдруг перестал тянуть карту.
— Ой, задавите, ребята. Отойдите — не буду тянуть.
— Ну и сволочь ты, батя! — опять обозлился поручик.
— Ах, так ты так! Воззри же сюда! — И поп показал поручику очко посередине на нижней карте.
— Черт! — выругался поручик и швырнул восемьдесят рублей на стол.
— Теперь сто шестьдесят! — бодрым голосом крикнул поп. — Вам, поручик, — обратился он к жгучему брюнету со спокойным, холодноватым взглядом.
— Попрошу. Но, пожалуйста, без фокусов.
— Для вас с быстротой молнии. Раз, раз! — спешил поп, сдавая карты. — Раз, раз! Вам не дается, поручик. — Он быстро открыл девять. Все ахнули.
— Ну и ну! Фу-ты ну-ты, ножки гнуты!
— Вот заворачивает, — послышались отзывы. — Как из рукавов….
Проигравший поручик выложил на стол пачку новеньких, еще с хрустом, ассигнаций. Поп сгреб их и спрятал куда-то в глубину своей рясы.
— Снимаешь, поп? — спросил кто-то с тоской.
— Снимаю, сынок. Это и есть навар. Больше улова не будет. Помяни мое слово.
— Поскули, поскули, карта слезу любит.
— Идет сто шестьдесят, — запел поп, обращаясь к следующему игроку, давно не бритому прапору с лицом в рябинах.
— Болею малокровием… — сказал тот, подумав.
— А ты, Петя, лучше в кусты, — посоветовал сосед, положив руку на плечо прапорщика.
— Не, я пойду… не на все… только, ребята, сделайте, чтобы карточка мне. Я… на два миротворца могу.
— Вам… — предложил поп следующему.
— Ну, я на сорок, чтобы не мешать…
— На красненькую.
— Вам тоже?
— Тоже.
— Остальное, — сказал проигравший сто шестьдесят поручик.
Поп положил карты на стол.
— Тяните, голубки, сами. А то еще скажете — из рукавов.