Тяжелый дивизион
Шрифт:
— А вас что, уже щекочет?
— Никак нет.
— Что — никак нет? Не были в Галиции. Там мы крутились — это да! Австрияки то впереди, то сзади. Вот были бы, так знали б, что так, как мы сейчас едем, только дураки ездят да русские генералы.
«Тыо-тью!» — звякнула сверху шрапнель. Трубка, распевая на все голоса, прошла над головами. Вторая очередь белыми облачками встала над самыми вершинами леса, в котором укрылась батарея.
Конь инспектора артиллерии затрусил связанной рысью. Соловинский конь присел на задние ноги, подняв
— Вот, учитесь! — сказал он Андрею.
— Слышь, поет? — показал нагайкой Багинский. В воздухе быстро нарастал свист новой идущей очереди…
Голова Андрея ушла в плечи. Тело отяжелело в седле.
Теперь конь генерала несся вскачь по полю. Генерал прыгал в седле, как майнридовский всадник без головы. Дуб, Багинский, ординарцы пошли врассыпную.
Там, где ехали Соловин и Ставицкий, стоял медленно расходившийся клок молочного тумана. Когда он рассеялся, Андрей увидел лежавшую на земле и дрыгающую шеей лошадь Ставицкого.
Черный конь Соловина с седлом на боку мчался к дальней опушке, а сам Соловин сидел на земле. Его ладони глубоко, с рукавами погрузились в дорожную пыль.
Андрей справился с собою и, соскочив с седла, подбежал к месту, где в луже крови издыхала лошадь Ставицкого. Из-под лошади торчала нога в начищенном сапоге с серебряной шпорой. Завалившись за конский круп, с широко раскрытым ртом и остекленевшими глазами, лежал поручик Ставицкий.
— Помогите встать, — прохрипел вдруг Соловин.
— Вы не ранены, Дмитрий Михайлович? — спросил Андрей.
— Нн-не знаю… кажется, нет, контужен…
— Куда? — спросил подъехавший Дуб.
— В ж… — обозлился Соловин.
Он с трудом поднялся на ноги, и подъехавший трубач стал отряхивать пыль с широких штанов, вправленных в низкие сапоги полковника.
С помощью Багинского и трубача Соловин взгромоздился на пойманного коня и поскакал за генералом.
— Пуля в сердце, навылет. Без мук и сомнений. Враз! — сказал Кольцов Андрею. — А командирская контузия — это счастливый лотерейный билет. Теперь только стриги купоны.
Андрей помчался на батарею за лазареткой…
Под старыми соснами было по-прежнему прохладно и мирно.
Андрей вскачь подлетел к офицерской палатке.
— Ваше благородие, — отрапортовал он Алданову. — Поручик Ставицкий убит шрапнельной пулей в сердце.
— Что? Кого? Кто? — понеслось со всех сторон. Солдаты, кто как был, бежали к Андрею.
— Шап'и долой! — неожиданно фальцетом скомандовал Алданов.
Почти все солдаты были без шапок; два-три человека медленно стащили головные уборы.
— Поручи' Ставиц'ий убит на развед'е! — выкрикнул опять Алданов.
Многие закрестились.
— Первый, — услышал Андрей чей-то шепот и подумал: «Но не последний. Впрочем, разве не Фукс первый? Разве Фукс не жертва войны?»
Со всех сторон смотрели русые растрепанные головы. Крестясь, наклоняли головы, показывая
«Кому куда попадет пуля? — думал Андрей. — Ставицкому в сердце. А этому белобрысому? Может быть, в нос. Будет дыра. Интересно, есть ли у Ставицкого дыра в груди? Говорили, Ставицкий недавно женился. И у всех людей этих есть жены или невесты. Но Ставицкий — профессионал военный. А эти люди ни одного дня не мечтали о военных подвигах и не стремились к игре в кукушку с германской артиллерией».
Ставицкого привезли в сумерки и, накрыв трехцветным флагом, положили в санитарной повозке, убрав желтыми и голубыми цветами, которые росли в придорожной заросшей канаве.
Вечером обсуждали: сообщить ли жене телеграммой с общим сочувствием, или пусть узнает из списков в газетах. Все-таки позже!
— Неудачно сыграла Мария Алексеевна! — изрек Кольцов.
— Почему? — не сообразил Андрей.
Станислав угодливо наклонился и прошептал на ухо:
— Она была ж'oной генерала, а сбежала к поручнику. Таке коханья было! Но она, певном, пенсион получи. А вот солдатова ж'oна, то нех сг'uне.
На заре у канавы над дорогой поставили беленький рубленый крест.
На жестяной доске написали краской:
Здесь покоится прах поручика Отдельного тяжелого дивизиона Александра Александровича Ставицкого, в бою у Красностава убиенного. Упокой, господи, раба твоего, идеже праведники упокояются.
— Приедет жена, поставит крест получше. А если наступать будем, тело извлечем и в Россию отправим, — сказал командир дивизиона.
«А жаль, — настойчиво думал Андрей, — что я не посмотрел, есть ли дырочка в груди».
Через час после погребения был отдан приказ подвести передки и идти в тыл, так и не заняв позицию, которую отыскала вчера офицерская разведка.
— Боятся потерять тяжелую, — объяснил Кольцов.
— Куда же теперь?
— На север, на Холм.
Начались походы.
VII. Телефонисты
Невидимый враг напирал с юга. По полям, по дорогам медленно отступали к северу пешие отряды, обозы, парки, батареи и, наконец, цепи запыленных, с черными лицами, рваными ботинками и сапогами «серых шинелей».
Шли по большей части молча. Песен не было слышно.
За цепями арьергардов шла сплошная линия пожаров. Стена дыма поднималась к небу и медленно ползла к северу, образуя острова пламени там, где навстречу ей попадались фольварки и деревни. Казалось, она стоит недвижно, и это земля сама, как широкая кинолента, медленно, неудержимо подплывает под ее косматую бело-черную грудь. Искры затухающих костров были рассыпаны по полям всюду, где еще вчера рядами стояли неубранные копны и скирды хлеба.