Тяжелый дивизион
Шрифт:
Андрей вдруг оказался в центре внимания.
— Что вы думаете по поводу всего этого, прапорщик?
Андрей уже давно был зол на обе стороны. Одни хотят ввести смертную казнь, словно можно казнить пол-армии.
Другие против репрессий, но рассчитывают на восстановление боеспособности армии, на офицерство, на интеллигенцию, на чудо…
— Меня застали врасплох. Я не оратор и не политик. Я здесь вижу две точки зрения, и если вы хотите честное мнение фронтовика, то думаю, что и те и другие не правы. У солдат есть свои мысли и крепкие желания. У офицеров — свои. Ваши мысли не сходятся ни с солдатскими, ни с офицерскими.
— Вы хотите сказать, что все офицеры — монархисты, а солдаты — большевики?
— Я хочу сказать, что в живой армейской среде я не вижу ваших союзников.
— А вы сами кто? — вызывающе крикнул, сверкая пенсне, молодой врач.
— Я беспартийный офицер. Я вам не навязывал свои мысли. А вы уже действуете окриком.
— Тише, тише, дайте говорить человеку!
— За нас голосует миллион солдат.
— Голосуют? Может быть. За наступление тоже голосовали.
— Это наглость!
Андрей был спокоен. Это враг не страшный.
— Вы говорите об офицерстве, об интеллигенции… Не все офицеры монархисты. Накануне революции монархистов была горсть. Но сейчас офицеры ищут, и если они найдут, то это не будет партия Керенского. Ни два ни полтора…
— Вы, наверное, большевик.
— Ну, знаете, даже я, беспартийный, о большевиках знаю больше вашего.
Андрей сел. Враждебными глазами глядели все эти люди. Но смотрелось им в глаза легко и просто. Сквозь железную решетку даже дети спокойно смотрят в злые мигающие глазки зверя. Здесь решетку заменяет бессилие… С солдатами так не поспоришь.
— К делу, товарищи! — застучал доктор. — Прапорщик, кажется, не уполномочен представлять здесь все фронтовое офицерство. Поэтому, полагаю, не стоит тратить столько времени и красноречия. Вы артиллерист? — обратился он к Андрею. — Нашего корпуса?
Андрей сам назвал часть и фамилию и вышел.
Через три дня на позицию прискакал какой-то офицер, привязал коня к одинокому дереву и вызвал из блиндажа Андрея.
Андрей с удивлением узнал в приехавшем соседа по эсеровскому собранию, который, собственно, и спровоцировал его на выступление.
— А я к вам, — сказал он Андрею.
— Чем могу служить?
— Видите ли, у нас в Полочанах организуется солдатский университет. Я являюсь его руководителем. К сожалению, у нас очень мало культурных сил. Там, на собрании, мне показалось, что вы могли бы помочь нам. Так вот соглашайтесь, сначала в принципе, а потом поговорим, что и как.
— А как же батарея?
— Пустяки. Мы отзовем вас через корпусной комитет.
— Отказываться от культурной работы я, разумеется, не стану, но лучше было бы установить какие-то дни, в которые я буду приезжать… Если не будет боев, разумеется.
— Жаль. Мы думали, вы отдадите нам все время и займете одно из руководящих мест.
Андрей был поражен. Ему казалось, он оставил в комнате эсеровского собрания только врагов. «Большевики так бы не поступили», — невольно подумал он.
Горелов уехал в Минск. Офицеры знали, из Минска Горелов постарается пробраться в ставку, чтобы здесь из первоисточников узнать о судьбах и планах офицерского союза.
На другой день офицеров пригласили на собрание комитета. Повестка была отщелкана на машинке без интервалов: отношение к приказу о дисциплинарных судах, вопрос об отпусках, текущие дела.
— Почему вдруг такая повестка? Что это Шнейдеров проснулся? — спрашивали офицеры.
— А вы обратили внимание на текущие дела? Посмотрите. В этом — вся соль. Остальное — высшая политика Табакова и Шнейдерова.
В текущих делах значилось:
а) связь с корпусной библиотекой и
б) командировка поручика Горелова.
О судах и о смертной казни опять горячо и долго говорил Шнейдеров. Получилась проповедь с текстами, цитатами и призывами. Резолюцию Шнейдеров составил резиновую: за суды и необходимость повышения боевой дисциплины, но против смертной казни.
— Резолюция, как всегда, паршивенькая, — сказал с места Петр. — Хорошо, хоть против расстрелов протестуете…
К вопросу об отпусках отнеслись внимательнее. Отпуска были запрещены правительством Керенского еще во время подготовки наступления. Это запрещение едва не взорвало солдатскую массу. Многие части так и не выполняли приказа. Комитет дивизиона постановил приказ выполнить, но торжественно обещал солдатам, как только наступление кончится, добиться увеличения нормы вдвое.
Табаков попробовал было отстаивать приказ. Наступление-де не состоялось, но приказ не отменен. Может быть, Временное правительство еще надеется на успех на Северном фронте…
— Сядь, заткнись! — крикнул Багинский.
— Уже наступили, — поддержал Берзин.
Стеценко потребовал немедленной отмены приказа. Отпуска — это обмен революционным опытом между тылом и фронтом. За отпуска солдаты будут драться.
— Верно! — кричали набившиеся в избу возбужденные солдаты. — Какого черта? Гони по десятку от батареи!
Порешили просить комитет корпуса отпуска возобновить. В корпус послать копию протокола собрания.
К концу заседания в помещение комитета вошли командир дивизиона, Скальский и группа офицеров. В окна глядели со двора солдатские головы.
— О командировке поручика Горелова буду говорить я сам, — заявил председатель Шнейдеров. — Случай неприятный, но комитет никак не может уклониться от обсуждения этого вопроса. Многочисленные запросы солдат, полученные комитетом, показывают, что батарейцы глубоко возмущены поведением командования, и долг комитета внести в это дело ясность и добиться восстановления взаимного доверия между солдатами и командным составом дивизиона.
— Ближе к делу, — сказал кто-то из офицерской группы.