Тяжелый круг
Шрифт:
Рядом с ней оказалась большая и дружная компания ребят и девушек — все в спортивных костюмах, в кедах и с рюкзаками, одинаково веселые и беззаботные — ни такси, ни «леваки» не интересовали их. И песня была у них общая, все охотно подхватили:
…Что-то нынче вечером, хозяйка, На тебе особенное платье…Они пели и рассматривали Виолетту без
Захотелось сесть вместе с ними на каменную обочину, вытянуть запыленные ноги, прислониться к чьему-то плечу.
Виолетта встретилась глазами с гитаристом и невольно по-доброму улыбнулась ему. Чем-то он похож на Саню Касьянова… Улыбкой? Узкими светлыми глазами? Бывают же такие притягательные лица: есть в них что-то отчаянное и благородное. И тут же вспомнила уверенный взгляд Олега: будто всему миру он хозяин. И кофточка его дареная стала противна, содрать ее с себя, что ли?
…Наш корабль давно уже на рейде Мачтами качает над водою…Гитарист улыбался и сам качал головой, будто изумляясь, какую отличную пиратскую песню он вздумал петь.
Виолетта сделала несколько шагов назад, чтобы исчезнуть с глаз компании, спрятаться за незнакомыми людьми — скорее вон отсюда, вон с этого «рейда», можно уехать и без Олега!..
И тут же послышался его голос:
— Полный порядок!
Приоткрыв дверцу такси, он махнул рукой:
— Порядок, едем!
Виолетта молча села на переднее сиденье.
Ветер монотонно шуршал за окном, сливаясь с шелестом шин по асфальту. За дорогу не перекинулись ни единым словом. Олег умел чувствовать ее настроение. Оставался ровным, улыбчивым, готовно услужливым.
Сияющий, зеленый, ухоженный мир расступался по обеим сторонам дороги. Виолетта неотрывно сумрачно смотрела перед собой. Вчера вечером они вышли на длинный узкий балкон, опоясывающий гостиницу. Близкие звезды глядели меж клыкастых вершин. Пахло снегом, горными ручьями, сухой сосновой хвоей. Олег был так же спокойно-приветлив, открыто любовался ею.
Запрещая ему так смотреть, Виолетта спросила:
— Здесь, наверное, тоже живут тролли?
Он снисходительно усмехнулся.
Чего-то он все-таки не понимает. Какой-то он… гладкий. Из одних побед и удач. И с тысячей рублей в кармане…
Виолетта досадливо переместилась на своем сиденье. Он заботливо перегнулся сзади:
— Устала, малышка?
Она дернула плечом, не отвечая.
В Домбае до самого отъезда она чувствовала себя совершенно беззаботно, хотя там опасность во всем — в обвалах, в снежных, всегда готовых обрушиться шапках, в мгновенных сменах освещения, в постоянно и торопливо проходящих над скалами облаках. А вот приближаются такие знакомые горы Машук, Бештау, Развалка. Они даже буднично выглядят из-за того, что разрезаны дорогами, окружены полями, садами, дачами, каменными карьерами. Однако же почему чем ближе Железноводск, тем неотвязчивее тревога на сердце?
Она поняла, в чем дело, уж возле самого своего дома, — Саша Милашевский, вдруг он опять ждет ее, затаился?
Осмотрелась — нет. Даже улыбнулась. Протянула Олегу узенькую легкую руку: до завтра, до утра.
Глава девятая
1
Дрожащая, посерев лицом, стояла Виолетта перед матерью, только и смогла выговорить:
— Вот…
Анна Павловна взяла у нее из рук записку.
— Господи, как высокопарно, — произнесла она, прочитав. Потом всмотрелась в залитое слезами, ставшее детски беспомощным лицо дочери. — Ну, чего ты испугалась? Слова-то какие ведь выкопал! Что же это должно означать, а? Я не понимаю. Чего он хочет-то? — Она снова прочитала записку, замолчала. Тень испуга промелькнула у нее в глазах. Анна Павловна отошла к окну, минуты две она думала. Виолетта кусала губы, сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.
Мать отошла от окна, присела к гримерному столику, принялась спокойно натягивать новый корейский парик, темный, блестящий, душистый — гладкая стрижка с длинной челкой. В парике Анна Павловна сразу стала строже и ярче. Не спеша, она положила тени на веки, растушевала сиреневым подбровья.
Виолетта следила за ее размеренными движениями.
— Мама, да ты что? Как ты можешь!
— Что такое? — невнятно отозвалась та: она подводила губы. С перламутровым тюбиком в пальцах Анна Павловна повернулась к дочери. — Возьми себя в руки и успокойся. Ничего страшного не произошло. Хочешь, скажу — почему? — Анна Павловна снова отвернулась к зеркалу. — Я ведь все-таки актриса (она нравилась себе в зеркале) и изучала немножко психологию. Обыкновенный целевой невроз.
— Что, что? — Виолетта ссутулилась, потерянно и жадно слушала, стараясь отыскать в словах матери надежду и утешение.
— Дикий поступок. Чтобы обратить на себя внимание. Ему, бедняжке, сильно не везло в последнее время. А хотелось блистать. А тут еще ты. Так ведь? Неудачи… ты — с Олегом… Хотелось выделиться, выкинуть что-нибудь такое, чтобы ахнули. Вот и выкинул! Подростковая истерия. Его, видимо, все-таки переоценили как жокея. — Легким прикосновением Анна Павловна обласкала виски и челку. — Наверняка переоценили. Я лично сразу отдала предпочтение Николаеву и, как видишь, не ошиблась. На Дерби он был великолепен. Прекрасный мальчик! Как он всех раскидал! — Анна Павловна щегольнула словцом, подхваченным на ипподроме. — Слава, малышка, — страшная вещь! Ты еще молода, не понимаешь, а меня арена многому научила. Из-за славы, малышка…
— Не смей! Не смей называть меня малышкой! — Виолетта затопала ногами и зарыдала в голос, сжав кулачки. Лицо ее сделалось пунцовым, безобразным.
Две болонки Анны Павловны — Парень и Купчиха, присутствовавшие в комнате, бросились под кровать (они боялись крика) и жалобно повизгивали там, слез они совсем не выносили. Анна Павловна выгнала собачек.
— Ну вот, всеобщая истерика! — Крепко обняла дочь. — Миленькая, глупенькая моя, козулька… — Она шептала ласковые бессмысленные слова, как когда-то в детстве. От матери знакомо хорошо пахло. Виолетта затихла, уткнувшись ей в шею.