Шрифт:
Сжечь деревню
Я солдат Великой Германии – Бернхард Шульц. Моя задача прокладывать Рейху дорогу на восток, очищать жизненное пространство от неполноценных народов. Не Вермахт, а мы выполняем основную часть работы. У них враг всегда перед глазами, а у нас он вокруг, и ты никогда не знаешь, с какой стороны ждать нападения. Поэтому мы стараемся всегда действовать на опережение. Много дел уже сделано, а впереди ещё больше работы нас ждёт.
Моя зондеркоманда сегодня, как вчера и позавчера, отправляется на акцию. По данным разведки в районе, куда мы едем, замечены партизаны. Правильнее их называть бандиты, у нас вышел специальный разъясняющий циркуляр по этому поводу – ничего, скоро привыкну, а пока называю их по-старому – партизаны. Название не самое главное, оно отражает не
Перед отправкой на восток нам показывали фильмы про красную Россию. Не хочу, чтобы эта жидовская зараза приползла в мой дом. Всё сделаю для защиты моего народа и семьи. Реальность оказалась хуже того, о чём нас предупреждали наши вожди. Жаль, что здесь, в так называемом тылу, нас так мало. Надо немного подождать. Когда наши армии окончательно разобьют большевиков, вот тогда мы примемся за ликвидацию поголовья двуногих свиней с удесятерённой энергией. Ну а пока я и мои ребята стараемся не отставать от графика.
Деревня раскидала домики по возвышенности. Подъехали на трёх грузовиках и одном бронетранспортёре. Прежде чем начать, солдаты достали шнапс. Я тоже от выпивки не отказался. Перед акцией взбодриться не мешает. Смотреть на рожи славянских зверолюдей – не большое удовольствие. Пара-тройка стаканчиков не помешает.
Окружив деревню, так чтобы ни один не ушёл, входим. Разбившись на группы по 5–7 солдат, идём по домам. На улицах никого. Учуяли опасность. Я же говорил – они не люди. Чувствуют, когда за ними смерть идёт. Скоты.
Началось! Признаться, не люблю тишины. Молчание деревни всегда зловеще. Прогремели первые выстрелы, начала раскручиваться спираль криков. Обычная музыка в таких случаях. Услада для моих ушей. В животе тепло, реальность весело плывёт.
Неказистый домик: они называют его «мазанка». Вокруг чахлые деревца – яблони, груши. Сбоку – грядки. Плохие крестьяне, работать не умеют, раз в такой нищете живут. На пороге нас встречает хозяин. Шапку снял, кланяется. Думает, притворная подобострастность ему поможет. Гнусная рожа. Покатый собачий лоб, небритый, весь помятый, неопрятный, одежда из грубой ткани висит мешком. Такой красавец нам не нужен. Какой от него толк? Я кивком отдаю приказ. Мои ребята понимают меня и друг друга не то, что с полуслова, а и с одного взгляда. Маркус выпускает очередь из автомата мужику в живот.
Переступая дёргающееся в предсмертной агонии на ступенях тело, входим в дом. Самка с округлившимися от страха глазами на загорелом лице глядит на нас, забившись в угол за печкой. Она красива, но в чём-то неуловимом, несомненно, похожа на своего мужа покойника.
За густые светлые русые волосы на стол. Самка ведёт себя пассивно. До поры они все тихие и мирные, как овечки. Предвосхищая истерику, кажется, Руди бьёт её прикладом под рёбра. Пока она стонет, мои парни, привычные к такого рода работе, сдирают с неё её широкие одежды, обнажая богатое тело с пышными бёдрами и большой круглой розовой грудью. Великолепное тело, как и у большинства этих сельских сук. Пахнет от неё сметаной. Не, так нормальные немецкие женщины пахнуть не могут.
Моя группа состоит из пяти солдат. Дырок на всех не хватает. От большого нетерпения самку начинаем рвать. Одурев от боли, она начинает дёргаться. Подобие сопротивления. Неподчинение воле арийца сурово карается. Обездвижить её так, чтобы с ней можно было спокойно работать, помогают гвозди. Уве нашёл молоток и гвозди. Протянув по крышке стола розовые груди, он приколотил их, для верности, на каждую потратив по два гвоздя. Двигаться она немного ещё могла, но не сильно при этом нам мешая.
Неистовый Ганс и ветеран Руди так интенсивно её пользовали, что порвали рот. Я, конечно, был первым. Последним стал Отто. Он, как самый молодой, дожидался своей очереди, хотя он не раз уже выезжал с нами на акции, Отто оставался новобранцем. Правильным новобранцем, ненавидящим славянское племя, не испытывающим к ним ничего, кроме праведной ненависти. Настоящий средневековый рыцарь ордена немецких крестоносцев. Отто заканчивал то, что не успели или не захотели закончить его товарищи. Он никогда не чувствовал себя пресыщенным в отличие от многих. В этом мы с ним похожи. Облегчив себя от бремя похоти, Отто, достав нож – гордость любого эсэсовца, с нанесёнными на нём сакральными знаками братства, дарованными нам самим рейхсфюрером, трахнул им партизанскую пособницу в последний раз. От вида потоков хлещущей из неё крови молодчина Отто возбудился повторно. Нож он засаживал в её горячее нутро по самую рукоятку и каждый раз она орала громче прежнего. Трудно в такое представить, но так оно и было. Онанируя на струи крови, льющие по дрожащим ляжкам самки, он кончил одновременно с её самым высоким воплем, на мгновение оглушившим нас.
Эти славяне и особенно славянки чрезвычайно живучи: Отто, как ни старался, не смог её добить. Употребив стерву, мы за волосы оттащили её в соседний двор, и там её расстреляли. Там же, у крыльца хаты, я наткнулся на ползающего на четвереньках мальца трёх лет от роду. Родителей нигде не видно, спрятались от греха подальше, то есть, от нас, а зверёныша своего забыли. Какой он грязный. И как же он противно орёт! Щенок! Пока мои парни обыскивали очередную мазанку, я разобрался с нытиком. Выстрелил ему прямо в лоб. Чтобы быстрее заткнулся.
Под кроватью в доме парни нашли сестру этого щенка – девку 13–14 лет, белобрысую и голубоглазую. Вот твари: умеют они маскироваться под арийскую кровь, порой принимая форму абсолютно не свойственную зверолюдям. Я-то давно понял, что их главное отличие у них внутри, а не в их анатомии, о чём нам твердили идеологи расовой теории. Я должен и с ней быть первым и последним суровым судьёй её, а значит, покарать и её неполноценных предков.
Через полчаса всех оставшихся в живых жителей деревни мы согнали к центру, где у них располагался большой дом – сарай с плоской крышей, их клуб, место идеологических митингов. Пока мы гнали прикладами и штыками людской скот, я думал про соблазны, которые подстерегают любого несгибаемого воина наци на пути очищения земли от зверолюдей и им подобных дегенератов. Соблазн фальшивой красоты. Среди славянских женщин недопустимо часто попадаются красивые. Невольно ты можешь испытать к ним расположение, желание уберечь, жалость. Как в наших закалённых в битвах сердцах мы сохраняем любовь к нашим жёнам, так и здесь, на вражеской территории возможен нежелательный рецидив чувств. Хочется продлить сладость случайной встречи. Можно на минуту забыть кто перед тобой, славянка может понравиться. В сердце шевельнётся скользкий глист жалости… Недопустимая для солдата тысячелетнего Рейха слабость! От неё один шаг до предательства интересов немецкого народа. Какими бы красотками эти твари мне ни казались, я всегда помню о их звериной сути и будущем моих немецких детей. С ростками соблазна я поступаю всегда одинаково. После употребления их надо уничтожать, тогда ничего не остаётся в памяти. Схема работает безотказно, проверено много раз.
После нашего коллективного веселья, жителей древни осталось около ста голов. Мы их всех закрыли в сарае. Надо отметить нашу победу. Шнапс льётся рекой. И бензин тоже. Когда все и всё готово, я отдаю приказ:
– Сжечь деревню!
Огонь вспыхивает радостно. Как будто он ждал этого момента, как актёр, исполняющий главную роль в этой пьесе. Вот он выходит на сцену и начинается финальная сцена. Горит и сарай, и остальные домишки. За рёвом пламени криков не слышно. Пора убираться – становиться слишком жарко. Загрузившись в грузовики, пьяные в дым мы уезжаем, возвращаемся в город. Мой рукотворный ад остаётся позади.
На половине пути нашу колонну обстреливают. Мы проезжали небольшой лесок и по нам открыли огонь. Подумали – партизаны. Всего пара поспешных выстрелов. Но Руди зацепило. Плечо. Возмездие должно быть мгновенным. Без команды – мои парни и так знают, что делать, – за считанные секунды разворачиваемся в цепь и, при огневой поддержке броневика, атакуем.
Боя не получилось. Мы быстро разобрались со стрелками, загнали их, как крыс. Взяли живьём двух русских подростков. Это они стреляли. Где-то раздобыли две дедовских пукалки, подались в партизаны. Не имеет значения, что они почти дети и действовали одни – на свой страх и риск. Они подняли руку на немецкого солдата.