Тяжкое золото
Шрифт:
Рябов с первых дней присмотрелся и к Прохорову – топчаны рядом стояли, так он пред ним постоянно и маячил, а говорок Семёна шептал сам за себя – этот человек имел срок.
– За что сидел-то? – как-то на улице спросил Рябов Прохорова.
– Откуда донос? – на вопрос удивился Семён, вскинул глаза, ждал ответа.
– Да уж сам зрю.
– Ты что, тоже в казематах бывал?
– Давай эту тему давить не будем. Ты мне лучше шепни: давно здесь пашешь?
– Ещё месяц, и два года как будет.
– И что, не уж ли нравится эта параша?
– А она здесь никому не нравится. Документов нет,
– А что за Клин?
– Да это я так Серафима зову.
– А народец-то смотрю, как волы в ярмо впёрлись, вместо того, чтобы начальников на вилы приподнять.
– Ты меня прямо как на допросе за язык тянешь, – мельком осмотревшись вокруг, с опаской ответил Прохоров.
– Да не страшись ты, понять хочу, – вспылил Рябов.
– Не молчат, бузят, то там, то здесь, да промеж себя негодуют, а больше стонут, сам уж усёк, пожалуй. А оно без толку, так что, про какие тут вилы речь. Давеча как тебе тут появиться горняки заварушку организовали, забастовку значит.
– Ну?..
– Что ну, раздавили словно клопов.
Прохоров достал кисет с махоркой, извлёк щепотку и скрутил её в клочок газеты, раскурил и глубоко вдохнул в себя едкий дым.
– Власть тут местная уж больно строптивая, служивых с оружием полно для этого держат. Заводил, аль кто горластый выгоняют – кому они тут нужны смуту наводить. А им куда деваться? Жрать-то надо, так они подаются в копачи-старатели, но их гоняют повсюду, как собак бешеных, а бывает, и постреливают. А на освободившееся место за воротами такие же, как мы, в очереди стоят. Прут и прут люди со всех губерний на прииски – вербуют шибко складно.
– Да-а, этот Белозёров, видать, покруче пахана тюремного будет, – недовольно бросил Рябов. Пнул лежавший подле сапога камушек, тот покатился, но вскоре остановил свой бег и замер.
– Оно не лучше Белозёрова и управляющие приисками, одного поля ягода.
– Правду гонишь, сам вижу, – согласился Рябов и, прислонившись к уху собеседника, тихо добавил: – Только не собираюсь я, Проха, под этими управляющими свой зад парить.
Непроизвольно высказанное Рябовым слово «Проха», с этого дня прилипло к Семёну Прохорову, как кличка. Стал звать его так и Брагин. При этом Семён не обращал внимания на новое прозвище, а воспринимал как сокращение своей фамилии.
Четыре часа утра. Пора вставать. Не отпускает дремота, к тому же ломит руки и поясницу. Рабочий день начинается в пять утра и нужно успеть поесть да приступить к работе вовремя. А опоздаешь, аль провинность какая другая выйдет, тут уж не обессудь – взыщут власти с заработка штрафы целковыми.
«Да доколь, твою мать, это можно терпеть?! – ещё не вставая с нар, в душе вспылил Упырь. – Нет, надо ускорять дела намеченные, иначе сгинешь ты тут Фома Карпович».
А наметил Упырь в своём уме планы дерзкие. Вкусив в первый же месяц гнилую жизнь на прииске, он понял – не по нему такое рабство, от которого крепко нутро давит.
«Золотой фарт должен быть таким: схватить много и сразу, чтобы обеспечить дальнейшую
Без четверти пять вышли из казармы Рябов и Брагин. Рабочие вереницей молча и понуро шли в сторону горных работ, где их ждали кирки, лопаты, а с ними и изнурительный труд. Были и такие: шагали в конюшни запрягать лошадей в повозки. В этой людской веренице каждый шёл и думал свою думу, лишь изредка слышались мимолётные разговоры.
– Рябой, сегодня вечерком одну мыслишку промотать бы надо.
– А что за мысля-то?
– Тебе не надоело жрать баланду и пахать с утра до вечера?
– Ну, ты, Упырь, тоже спросил. Кому охота горбатиться за гроши да клопов в казарме кормить?
– Так вот, дума одна у меня уж как с полмесяца в голове бродит: золота урвать сколь сможем и сгинуть отсюда.
– Как это? – оживился Рябой. – А сможем?
– Сможем, ежели всё продумать толково.
И Упырь вкратце объяснил суть своего плана.
– Упырь, ты меня знаешь, я хоть на плаху с тобой! – горячо и с одобрением отозвался Рябой.
– Вечером подгоним Проху и Клина, вместе и обсосём, что к чему.
Большинство рабочих трудились на вскрыше пустой земли, не содержащей золота. Они кирками взрыхляли грунт и лопатами грузили его в лошадиные повозки, похожие на большие сколоченные из досок ящики. Вывозили и разгружали грунт в отвалы за пределы добычных работ. Часть рабочих копали шурфы и по мере копки лотками промывали породу. Если в лотках обнаруживались значки золота, становилось ясно – пустым породам конец. Остальное, что ниже, это и есть золотоносные пески до самого уровня скалы.
Упырь же работал не на шурфах и не на вскрыше, а на золотоносной жиле. Он размахивал киркой со злобой и не так чтоб в азарте, а от нужды тужился и думал: сколь же здесь этого драгоценного металла лежит под ногами, если бы хоть какая доля принадлежала ему и жизнь была б иная. Кайлённый грунт Упырь грузил лопатой в ручную повозку. Рябой наполненную породой тачку катил на промывку к бутаре, здесь её и разгружал.
Через два-три часа друзья менялись.
Рабочие, трудившиеся у бутары, расшевеливали лопатами породу. Она обильно разжижалась водой и, превращаясь в пульпу, смывалась и уходила по длинным наклонным желобам.
С удивлением Рябов и Брагин поначалу смотрели на устроенные деревянные сплотки, служившие подводом воды из русла речки для промывки породы. Решётчатые трафареты и грубые шкуры животных, уложенные на днище бутары и желоба, задерживали оседавшее золото, а промытая и уже пустая порода с грязнущей водой скатывалась, образуя навал из камней, песка и гальки. Навал накапливался, создавал помеху в работе, и его нужно было периодически убирать. Такой работой тоже приходилось заниматься Рябову и Брагину, меж рыхлением, погрузкой и откаткой породы.