Тяжкое золото
Шрифт:
После смены трафареты в бутарах и желобах вскрывались, обогащённый песок доводился до концентратов, а тут уж с помощью выдолбленных из дерева лотков, домывали и отделяли россыпное золото. «Вот оно, золото!» – восхищались рабочие, но и отчаивались: «Ведь копейки выплатят кровопийцы, за пот пролитый…»
Бутар на россыпях прииска насчитывалось около десятка, и у каждой горняки горбатились натружено, не разгибаясь, перелопачивая золотоносную породу, убирая промытые пески и камни.
Труд физически тяжёлый, по сути, рабский, изо дня в день изнурительный. Добывая золото, они взамен получали жалкое существование и бесправие, хозяева же промыслов приобретали огромные прибыли.
За всем горным процессом, и особо при съёмке и доводке золота, наблюдали караульщики от надзора. И, не дай бог, если кого замечали в послаблении усилий или схалтурить, тогда делали для себя пометки, кои служили непременному взысканию штрафов, а если кого примечали укравшим самородок, так тому хоть ложись и помирай.
О нарушениях на производстве, даже незначительных, контролёры незамедлительно сообщали начальству, а тут уж управляющий прииском жёстко реагировал на сигналы, дабы соблюсти всеобщую дисциплину и послушание рабочих.
Если у кого и получалось схоронить найденное золото, тот рисковал всем. Но умудрялись иные рабочие скрытно, сторонясь чужого глаза, сдавать благородный металл в золотоскуп, а полученные деньги уже становились их достоянием. Хоть и догадывались кто из надзора, что с участка тайно поднято и сдано не в приисковую кассу, однако не пойман – не вор.
Обедали горняки в одно время. Рабочие, кто в одиночку, кто кучкой уединялись, ели больше молчком и всухомятку, погрузившись в свои тягостные мысли.
– Жратва-то уж в глотку не лезет, – сквозь зубы процедил Рябой. – Сколь ни толкай в нутро, а всё одно руки трясутся.
– Не трави душу, не о том думать надо, – упрекнул Упырь Рябого.
В этот день, ничем не отличавшийся от обычных будней, работы закончились в двадцать два часа. Уставшие и измождённые рабочие покидали россыпи. Шли в казармы, чтобы снять с себя намокшую от воды и пота робу, и только размышляли, как бы быстрее завалиться на топчан, дать расслабление спине, проглотить что-нибудь из еды. Семейные же люди ещё и с заботой – чем накормить и детей.
Упырь и Рябой развешали одежду, поставили сапоги на просушку и позвали к себе Прохорова и Клинова.
– Ну чего там? Только вытянул ноги, а вы тут с каким-то собранием, – недовольно буркнул Прохоров и повернулся на другой бок.
– Ты, Проха, не гундось, ежели так пахать дальше будешь, раньше времени и взаправду вытянешься. Дело есть, перетереть бы надо.
Прохоров привстал.
– Что за дело-то?
– Выйдем наружу, там и базарить будем.
Все четверо вышли из казармы и уединились поодаль от лишних ушей и взглядов. Со стороны же любой человек видел – просто сидят рабочие, курят и судачат о жизни.
Любил Упырь в беседах с кем-либо вставлять приятные на слух выражения: «барин», «бояре», «господа», вроде как сравнять себя и друзей с таковыми, и в то же время показать свою значимость пред горняцким людом.
– Так вот, господа промышленники, тема шибко уж щепетильная имеется, сейчас растолкую, так что загодя предупреждаю: язык за зубами держите, прежде чем рот разевать пред кем-либо… – начал Упырь.
– Да что за тема-то? Не томи, – перебил Упыря Проха.
– Ты нетерпёж свой запихай куда следует и слушай, – чуть возвысив голос, оборвал Упырь. – Мы с Рябым здесь уже два месяца в одной параше кувыркаемся. Вы же годами свои задницы трёте. Так вот, если надоела житуха такая, то есть предлога заманчивая: грабануть золота и покинуть эту землю благодатную. Не собираемся мы тут с Рябым долго засиживаться, с нас хватит ноздри драть. Ну как, вы с нами али нет?
От такого внезапного предложения Проха и Клин примолкли, соображали: «Как это грабануть и покинуть промыслы, если они, отработавшие здесь на приисках уже не один год, не понаслышке, а воочию видели, что случалось с теми, кто супротив воли властей местных шёл. Таковых кого увольняли без расчёта, кого на каторгу определяли, а те уж, известное дело, задарма спины гнули. Да и дело с ограблением – это тебе не малой самородок с россыпи тайком украсть. А уж уйти с приисков с награбленным золотом незаметно, куда выдумка непосильная».
– Неподъёмное уж больно дельце ты подгоняешь, этак можно и башку свернуть, – нарушил короткое молчание Клин. – Тут ведь как, если и грабанёшь сколь золота, ноги не унесёшь, а унесём, так тайга остановит. Куда бежать-то? Глухомань кругом непреодолимая, ближайшее жильё за сотни, а то и тысячи вёрст. Медвежий край, чего хотите?
– Для этого и собрались мозги напрячь, чтоб всё складно вышло. Мы тут с Рябым чуток покумекали, намётки накидали. Будем действовать с размаху, лошадей умыкнём с сёдлами, оружие добудем, оно ведь не только для грабежа понадобится, а и в тайге поможет от зверя какого свирепого отбиться.
– Ну, взяли мы золото, на коней уселись и куда ж мы из этого капкана денемся? Сразу ехать и жандармерии сдаваться? – криво ухмыльнувшись, возразил Клин.
– Ты не заводись, Клин, а раскинь мозгами. В тюряге оказаться никому не хочется, а посему очень уж нужна карта приисков здешних и дальних, чтоб на ней и речки и ключики все были указаны, дороги и тропы таёжные. И пойдём мы, братва, не теми путями, что властям ведомы, а погоним всё иначе. Один местный абориген поведал мне: есть какие-то тропы через другой водораздел и выводят они на реку Лену совсем в другой местности, весьма далёкой от приисков наших. Но на саму Лену он не советовал идти – там кордоны могут быть и тогда амба. А идти следует, как сольются речки Чара с Олёкмой, так вдоль Олёкмы и вверх по ней, а там уж чрез перевал и вроде как город Чита будет. Чего вам дальше травить, само понятно – на Большой земле другой простор, найди нас родимых.
– До этого простора уж больно шагать долго, кругом урман дикий, – засомневался Клин.
– Да, не близко, но зато надёжно, куда нам спешить-то, и отзимовать в пути придётся, тайга богата – рыба, зверь есть, так что с голодухи пухнуть не придётся.
– А где ж возьмём карту этакую? – спросил Проха.
После недолгого раздумья Клин вдруг встрепенулся:
– Есть тут один бывший армейский дезертир, уж мужичок необычный. Скрипит сам по себе на уме и не больно-то с кем чирикает. Так вот, как я приметил, он знаком с чинушей из приисковой конторы, что к бумагам всяким приставленный, на деньги шибко охочий, так что попытать можно.