Тяжкое золото
Шрифт:
– Так верней будет, чтоб голос не подал. – И сквозь зубы настоятельно посоветовал: – Начальству доложишь, как дознаваться будут, мол, меж собой мы базарили, хотим идти по Витиму, минуя Бодайбо окольными путями. Понял? – Плешев мотнул головой в знак согласия. – Да не перепутай, Федот, а то и впрямь не тот будешь.
«Столько золота, а Упырь не пожелал брать его, но оно же вот, бери, так нет, вот же упёртый: “не за этим пришли”. Оно конечно, Упырь прав, пущай начальство думает, что золото им ни к чему, просто сбежали с прииска на волю – и всё, а оружие прихватили, тоже знамо – как без него в тайге. А золотишко-то мы возьмём на приисках, ничто теперь не помеха…» – размышлял про себя Брагин, успокаивая себя. Так думали и компаньоны.
Все покинули помещение, оставив Плешева. Двери конторы закрыли на засов и навесили замок. Ключ Упырь чуток повертел в руках и, не раздумывая, бросил в сторону.
– Ну, братва, как по уговору: Проха и Клин на кухню, да загляните в ледник, мясного чего прихватите, а кто на кухне будет, свяжите, да надёжнее, чтоб до утра не выползли, – шёпотом распорядился Упырь. – А мы двинем на конюшню до Лукича.
Дед Лукич – рабочий приискового конного двора, точнее сказать, назначенец для надлежащего его содержания. Трудился в этой должности с основания прииска, а потому уход за конями и ремонт конюшенного оснащения издавна знакомое и подручное для него дело. Исполнял свою работу каждодневно и на совесть, оттого и не имел от начальства нареканий.
Лукич в это время уже лежал на своём топчане и спал, изредка издавал чуть слышный храп и негромкое надрывное сопение.
Когда постучали в дверь его каморки, что при конюшне, он проснулся, недовольно заворчал, свесил ноги с топчана, обулся в кожаные чуни, неспешно подошёл к двери.
– Ну, кого там занесло?
– Открывай, свои.
Лукич снял крючок и открыл дверь.
– Ты что, дед, не узнаёшь? – спросил Пестриков. – Это ж я.
– Да гляжу, что ты. А почто ж ночью-то, чего надо?
– Запрягай, Лукич, бегом пять лошадей с сёдлами.
– Чего бегом-то, чего ночью, что за пожар-то? – Лукич развёл руки в стороны.
– Дед, тебе начальство указ давало седлать лошадей, вот и седлай, – в разговор вступил Упырь.
– Так сказано было двух, а пятерых требуете, да в ночь…
– Некогда, дед, нам начальство указанье своё сменило, вот мы и исполняем, – перебил Упырь.
– Ну, сменило так сменило, – недовольно согласился Лукич. – Только уж подмогите мне, пятерых-то лошадок один я вам вмиг не справлю.
– Поможем, отчего ж не помочь, ты только быстрее открывай своих саврасок да покажи, где добрая сбруя висит, – заторопил деда Пестриков.
– Сбруя вся добрая, – буркнул Лукич.
– Кони-то как? – поинтересовался Упырь.
– Вроде малёк отдохнувшие, с вечера кормлёные, что не доели, так в дороге травы полно, не зима ещё на дворе, – проворчал Лукич и пошёл открывать стойла.
Трое всадников во главе с Рябовым и две лошади без наездников подъехали к кухне.
Проха и Клин через кухонное решётчатое окно заметили на конях напарников. Не мешкая, вынесли на улицу несколько набитых мешков, прикрыли за собой дверь.
– Всё, грузимся, бояре, и тихим шагом на дорогу. Внутри был кто? – спросил Упырь.
– Ни души, так что и вязать-то никого не пришлось, – ответил Прохоров, волоча к лошадям два увесистых куля.
Мешки с продуктами и одеждой беглецы быстро погрузили на коней, обвязали бечевой и вскочили в сёдла.
В сумерках выехали на дорогу пятеро всадников и направились в верховье долины Бодайбинки. Позади выехавших людей в ночь остался прииск Мариинский со своими казармами, горными работами, изнурительными работами и тоскливым будущим.
Всадники вдыхали полной грудью ночной лесной воздух, теперь их занимали иные мысли. Какое же блаженство быть свободным, не зависеть ни от кого, не надо нюхать затхлый воздух казармы, спозаранку натягивать робу и понуро шагать на работу, целыми днями бить руки об породу, грузить её и перетаскивать, не надо слышать понуканий и наказаний, возвращаться с горных работ измождёнными и голодными, всё это позади.
– Тишь кругом, а как дышится, а воздух-то какой! Ну, прямо, как молоко пьёшь, – высказался Прохоров.
– Ты, Проха, словно писака, расчувствовался, через перевал перекатим, глядишь и стихами забарабанишь, – рассмеялся Брагин.
– А что, вот вернусь домой, можа, и начну стихи писать, а можа поэта найму какого, пусть мне байки читает на ночь, денег-то, думаю, у меня будет как у рыбки золотой, – покачиваясь на седле, мечтательно заулыбался Прохоров.
– Сначала надо заводь добрую найти, а уж потом золотую рыбёшку дёргать, – поправил разговор Упырь.
– Упырь, ну мы ж не лыком шиты, надёргаем, чего там, – ответил Рябой.
– Ежели мозгами будем шевелить, да всё с оглядками кумекать, то да, а пока пустое болтаем, – сухо бросил Упырь.
Упыря донимали другие размышления: «Что там впереди, как всё сложится? Конечно, буду действовать на приисках жёстко и решительно, не церемониться с захватом золота, иначе можно попасть впросак, а этого никак, ни при каких обстоятельствах не допустимо, да и мужикам спуску нельзя давать…»
Безветрие, абсолютный штиль, деревья во тьме словно дремали, выказывая свои лишь очертания. Небо было облачным, отчего ночные сумерки виделись густыми, более плотными. Но, несмотря на это, чувствовалось – пройдёт менее часа, и начнут пробиваться первые лучики рассвета, пока же лесные птахи молчали и не тревожили окружающую тишину.
– Чур! Что это там? – неожиданно воскликнул Пестриков и показал рукой в низину долины.
– Где? – насторожился Упырь.
– Да вон же, смотри, огонёк какой-то чуть мерцает по ту сторону, что в долине.
Упырь напряжённо всматривался вдаль.
– Не вижу, Рома, тебе не померещилось?
– Мне вообще никогда ничего не мерещится, – обиженно ответил Пестриков. – Вон опять, смотри!
– А вот теперича заметил, ну и глазастый ж ты, Рома.
Все внутренне напряглись, гадали: кто же это может быть?