Тяжкое золото
Шрифт:
– Рябой, подь сюда.
– Чего там? – Рябой подошёл и присел к столу, бросил взгляд на Климента, и от него тоже не скрылась перемена старика, стоявшего у чурки с топором и косо смотревшего в их сторону, при этом он о чём-то недовольно бурчал. – Печурка, словно паровоз гудит, ух и жару даёт!
– Погодь ты с этой баней. Секу я, дед, видать, прознал, и прознал верняк, выход один… – нервно прошипел Упырь.
– Что тут гадать, вслед за этими, тюк – и туда, – Рябой кивнул в сторону озера.
– Вот и я про то толкую,
Климент не мог предположить, что эти двое преступников сейчас подойдут к нему, бесцеремонно и неожиданно ударят его обухом топора по голове. Но это произошло хладнокровно и безжалостно.
Тело Климента друзья с лодки скинули в Гераськино. Старик ушёл на дно озера, у которого жил он долгие годы, в котором ловил рыбу, брал воду, и вот в последний раз, буквально минут несколько назад, из этого озера Климент плескал на себя её чистоту и живительную свежесть. За что покинул грешную землю, ушёл из жизни добрый души человек? За чувства, которые не смог скрыть, осмысливая преступное нутро злых людей, или за презренный металл, что обрели убийцы, столь гостеприимно принятые им?
На этот раз Упырь и Климент все следы замели с особой тщательностью. Утопили даже часть верхней одежды Климента и его ружьишко, что висело в зимовье, дабы основательно подтвердить надуманную ими легенду перед подельниками об отсутствии содержателя зимовья и старателей.
– Кажись, всё чисто, – Рябой окинул взглядом территорию заимки: нет ли чего подозрительного, и направился к озеру очистить песком и отмыть свою финку. – А ведь банька-то уж совсем готова, не остыла бы.
– Ну, раз каменка нагрета, то в саму пору и грехи смыть, – ответил Упырь, при этом обеими руками хлопнул себя по груди. – Только париться поочерёдно, хоть и глушь, а всё ж не ровен час, кто и проезжать может, глядеть в оба надобно.
– А может, пора будить мужиков? Вот и пусть догляд делают.
– Рано, баню вдвоём скоро справим, вот и разбудим. Ты нашу заначку-то, как надо определил?
– А то! В мешок на само дно, да закрутил куском тряпки натуго. Скажу тебе, Упырь, фунта на два, два с половиной тянет.
– Смотри, глаз не спускай, и чтоб никто из них не прозрел, этот куш наш.
Парились Упырь и Рябой спешно, но хлестались вениками, не жалея себя, уж особо тело просило. Воды хватало – озеро рядом, таскай, не ленись.
– Всё, хватит, Рябой, заканчиваем, время поджимает, давай-ка буди господ наших.
Пестриков, Проха, Клин и два брата, Гришка и Лёшка, отойдя ото сна, вышли наружу из зимовья. Кто потягивался, кто приседал кряхтя.
– Хватит, господа, дрыхать, чай сгоняем и айда, – тоном, не принимающим возражений, бросил Упырь.
– А может баньку, а? – взмолился Пестриков.
– Какая банька, канать отсюда надо, нагрянет кто, вот и будешь ты с голым задом на коне скакать, – отрезал Упырь.
– А где дед-то?
– Да окромя
– Куда ж подевались? – удивился Пестриков.
– Дед взял ружьё, ушёл в лес, можа, дичь, можа, зайца, сказал, добуду; старатели же пробудились, даже чай не хлебавши, подались отсель, – невозмутимо пояснил Упырь. – Да и каково нам до них, своих забот выше горловины.
– И то верно, что про ни них думу думать, трогать надо, – согласился Пестриков, но тут же встревожился: – Только б копачи не взболтнули кому про нас.
– Не взболтнут, мы с Рябым прямо в лоб так и пригрозили имя: если узнает кто про нас, животы вам порвём, да кишки вокруг шеи обмотаем. Так оба сразу открестились: свят, свят, никого не видели, сохрани нас Господь.
После Гераськино пятеро всадников, выспавшиеся и сытые, ехали на своих лошадях бодро, иногда меж собой переговаривались. Чего не скажешь про Упыря и Рябого. Их обоих клонило ко сну, и они то одновременно, то попеременно клонили головы, но тут же встряхивались, отгоняя дремоту.
– Терпи, Рябой, отдых наш с тобой впереди, дойдём до ближайшего пристанища и храпнём достойно.
– И так еду, сам с собой куражусь, а очи всё одно сами по себе закрываются.
– А ты про меж ресниц палочки вставь, вот и не будут закрываться, – рассмеялся ехавший впереди Рябого Клин.
Все расхохотались.
– Чего ржёте, как кони! Меньше языками чешите, больше поодаль зырьте, говорок-то далеко по тайге разносится, соображайте, – оборвал Упырь.
Все примолкли. На самом деле, почто расслабляться-то, не время.
Дальше ехали долго, почти молча. Редкий случай лишь перекидывались словом, фразой по делу, особо, когда в обход проезжали прииски Ивановский и Серафимовский, располагавшиеся в долине речки Вача. Сюда наведаться не думали, все надежды устремляли на иные прииски, богатые.
Продвигались лесом, сторонились таёжной дороги, чтоб не встретился кто. Вскоре перешли вброд речку Угахан. Решили переночевать, а с утра пораньше двинуть дальше. К счастью, в урочище обнаружили пустое зимовье. Было заметно – в этом глухом месте его навещали давно.
– По всей вероятности, охотничья избушка зимой используется, когда пушнину заготовляют и дикое мясо, – предположил Пестриков.
– На дворе не зима, вряд ли кто сюда в этакую глухомань забредёт, а значит, заваливаемся, – решил Упырь.
Однако хозяин таёжной избушки был рядом. Местный охотник Егор Тарасов, ещё издали почуяв приближение группы людей, насторожился и, укрывшись в зарослях, наблюдал за приближением незнакомцев.
«Что ж за ездовые? Почему свернули с дороги и направили коней в глушь? Ведь дорогой можно успеть к полуночи достичь ближайшего прииска. Знать, хоронятся от кого-то…» – рассуждал охотник.